«Смех на площадке меня очень настораживал»: Юрий Стоянов об актёрской юности, счастливом случае и вакцинации от COVID-19

— Расписка Тиграна Кеосаяна о том, что он обещает снимать вас в каждом своём фильме, это метафора или она на самом деле существует?

— Это метафора, которая закреплена на бумаге. Это был, по-моему, 1999-й год. Он был первым режиссёром, который снял меня в полном метре. А я слышал, что когда-то Басилашвили взял такую расписку с Рязанова. И я решил сделать это традицией. Сказал Тиграну: «Пиши расписку».

— Написал? И держит слово?

— Да, писал. И пока держит. 

— Какой это был фильм?

— «Ландыш серебристый». Я партнёрствовал там с Сашей Цекало. Мы были парой продюсеров, которые очень разные и всё время вместе. Это была моя первая заметная роль в кино. 

• Юрий Стоянов и Александр Цекало в фильме режиссёра Тиграна Кеосаяна «Ландыш серебристый»
• © kino-teatr.ru

Потом был второй фильм, который я люблю ещё больше, хотя роль поменьше. Это «Заяц над бездной». Я там играл первого секретаря ЦК Компартии Молдавии Семёна Гроссу. Это фильм-притча, фильм-сон. Наш ответ Кустурице.

— Илья Олейников тогда консультировал вас по молдавским реалиям? Он же родом из Молдавии. 

— Нет. Понимаете, это всегда непросто между двумя друзьями и двумя партнёрами, когда одного приглашают сниматься, а другого нет. Когда нас приглашали куда-то вдвоём, то это всегда намечалась эксплуатация «Городка» на большом экране. А нам хотелось если и сняться вместе, то в каких-то драматических ролях. Но этого сделать так и не получилось. Парой мы существовали только в «Городке» и на эстраде.

— Фильм «Человек у окна», насколько он автобиографичен?

— Он автобиографичен не в фактах, а по сути. Это история о никому не нужном артисте, которому уже немало лет и у которого всё непросто и в театре, и в жизни. Это история хорошего человека не в самое хорошее время. История о том, как остаться порядочным, несмотря на множество вызовов вокруг. Человек в этой картине обладает уникальной способностью: он домысливает диалоги людей и меняет ход событий. Само название — «Человек у окна» — я привёз с гастролей в Японии. Там в больших компаниях в офисе у окна сидит человек, который рассказывает о том, что происходит на улице. Эту работу, как правило, доверяют нездоровым людям, которых сейчас принято называть особенными. Длинный, бесконечный монолог для сотрудников, которые не могут оторваться от работы и не видят ничего, кроме своего компьютера или чертежа. Эта профессия называется «человек у окна» — ёмко, функционально и поэтично.

• Юрий Стоянов в фильме «Человек у окна»
• © Кадр из фильма «Человек у окна» (2009)

А ещё в Японии у артистов нет званий: народный, заслуженный. Есть только одно, и дословно переводится так: «Ныне живущее национальное сокровище». То есть живущее сейчас, рядом с нами. Всего несколько артистов в Японии обладают им.

— То есть «Человек у окна» был, но истории не было?

— Это история, придуманная Ильёй Тилькиным. А я в ней максимально участвовал: бесконечно разыгрывал какие-то сцены, придумывал их, наговаривал, а Илья записывал и записывал. В фильме есть импровизационные сцены. Например, в милиции, куда я под видом адвоката прихожу выручать узбекских гастарбайтеров. Там есть монолог об узбеках, который потом много репостили в интернете. Это часть нашей семейной истории: мама была в эвакуации в Ташкенте. Это большое, важное и личное высказывание автора сценария и моё.

— А можно ли фильм «Человек у окна» назвать картиной-исповедью?

— Да, можно. Такой фильм у меня пока единственный. И ещё в нём был профессиональный месседж зрителям, коллегам и режиссёрам: «Посмотрите, я — это не только «Городок», я могу и ещё кое-что сыграть». В этой роли много юмора. Прежде всего этот человек с юмором относится к себе. А это первый признак наличия ума. Я знаю много людей-острословов, которые совершенно замечательно шутят по поводу других. Но как только кто-то скажет что-нибудь о них — моментально планка падает, глаз тухнет, и человек превращается в какое-то агрессивное существо.

— В жизни так не бывает, чтобы индивид типа «Человека у окна» нашёл себя в реальной жизни и стал богатым и счастливым?

— Да, вы абсолютно правы. Поэтому про этих людей иногда снимают кино, где-то раз в 20 лет. Я вам назову трёх таких персонажей в кино. В великой русской литературе — это, наверное, князь Мышкин. Как классический высокий пример. А в кино — это Юрий Деточкин в «Берегись автомобиля», Бузыкин в «Осеннем марафоне» и Дронов в «Человеке у окна». И это большая проблема, когда в тренде только богатые, здоровые, молодые и ко всему безразличные, а он небогат, не очень здоров, немолод и совсем не безразличен.

— Может быть, это фильм-сказка?

— Нет, не сказка. Такие люди есть. Просто очень-очень невостребованны.

— Сыгранного персонажа часто ассоциируют с актёром?

— Хороших персонажей всегда примеривают на артиста, конечно. А отрицательных персонажей, кстати, в эпоху зарождения кинематографа иногда на улице даже били.

— Было раньше в театре актёрское амплуа «голубой герой». Забытое словосочетание... 

— Оно не забытое. Просто одно слово из этих двух сильно скомпрометировано. «Голубой герой» — это романтический, очень красивый, чуть-чуть не от мира сего приподнятый персонаж, слегка парящий над жизнью.

— Это не про «Человека у окна»?

— Нет. Его можно назвать драматическим персонажем.

— Вы выступали в амплуа «голубого героя»? Была у вас такая роль в театре?

— Не роль. У меня было такое клише, приклеившееся к моей внешности: худого, длинноволосого, смазливого парня. Но это была только моя обёртка, обложка меня. А сам я всегда тяготел к характерным работам. И это был очень сильный диссонанс. А чтобы убедить, что я другой, надо предпринять очень серьёзные усилия. 

• © Фото из личного архива Юрия Стоянова

И ещё очень многое зависит от времени, в котором ты оказался. Если бы я с такой фактурой, как тогда, в 21 год, сейчас пришёл в кино, я бы, безусловно, был востребован. Я в этом уверен. Но знаете, Александр Кушнер уже всё нам об этом давно рассказал:

«Времена не выбирают,
В них живут и умирают.
Большей пошлости на свете
Нет, чем клянчить и пенять.
Будто можно те на эти,
Как на рынке, поменять».

— В «Городке» вы с Ильёй Олейниковым довольно долго были сами себе сценаристами. Как вы писали свои тексты? Откуда брали идеи? 

— Я вам должен сказать, что первоисточником того, что мы делали в «Городке», была беда. Беда двух людей, которые не понадобились в своём деле. Во всяком случае, они были не востребованы так, как им хотелось бы. Но случилось чудо, и жизнь свела их вместе. Меня с Илюшей.

Главное чудо этого дуэта — что он состоялся. Вот что важно. А эта беда, невостребованность, абсолютная ненужность — профессиональная, социальная — она толкнула на поступки. На поиск формы.

«Городок» появился, потому что мы нашли самую простую, совершенно народную форму маленькой, короткой истории, близкой к анекдоту. Она очень демократичная и очень простая.

— Это было очень непростое время...

— Но, к счастью, время изменилось так, что, с одной стороны, огромная страна, которая тебя вырастила, рушится на твоих глазах. А с другой, погибая, эта страна предоставляет тебе возможности. Что мы могли сделать до 1991 года? Либо тебя пригласят в кино, либо не пригласят. Либо ты бегаешь, обиваешь какие-то кабинеты и дружишь с нужными людьми (а мы так категорически оба не умели), либо нет. Либо ты сверхталантливый, одарённый человек, и это всем очевидно. Но в нашем случае это, видимо, было неочевидно. Значит, была доля и нашей вины в том, что нас не видели. Но появилось время, когда говорят: хочешь рискнуть — рискуй, делай. Что ты хочешь сделать? Хочешь таскать нефть, лес вывозить, воровать и продавать за границей, оттуда привозить компьютеры и перепродавать их в 20 раз дороже? Пожалуйста. Богатей, становись олигархом. У нас же иначе своё богатство почти никто не нажил. Биллов Гейтсов своих у нас в 1990-е годы не было. А в нашем деле такая возможность появилась. Ну давай, рискни, что ты хочешь. Сделай что-то своё — и продай это кому-то. Кто-то продавал лес и нефть и редкоземельные металлы в чемоданах вывозил. А кто-то — свой талант, свою внешность, свою боль продавал. Это были мы.

— Как выглядел этот процесс?

— Мы брали историю, анекдот, который близок к наблюдению. Где можно сыграть двух интересных и очень разных людей. Вот и всё, что мы делали.

• Юрий Стоянов и Илья Олейников
• globallookpress.com
• © Yurii Zheludev

Первые полноценные сценарии у нас появились года через три. Параллельно к нам начинали прикипать какие-то авторы и появляться рубрики: «Ужасы Городка», «Вернисаж», «Скрытая камера». Постепенно анекдоты стали вытесняться авторским юмором, в котором мы максимально участвовали. И наконец, я в Одессе нашёл единомышленников, удалось сколотить маленькую группу из трёх человек, которая проработала с нами практически 17 лет.

— Одна из рубрик — «Приколы нашего Городка» — стала идиомой. И, в принципе, это были первые розыгрыши на нашем телевидении. Чья это была идея?

— Справедливости ради надо сказать, что на нашем телевидении была передача, в которой участвовали Андрей Кнышев, Дима Дибров и многие другие — «Весёлые ребята», где была пара розыгрышей. Но их выпуски выходили очень редко. А первыми, кто действительно поставил это на поток, были мы. И сделали такую скрытую камеру, чтобы она отражала время. Это была самая мучительная, самая тяжёлая рубрика. Самая затратная и по времени, и технически, и человечески, и эмоционально. В эфире она занимала от силы четыре минуты, но это было очень тяжело. Можно легко прикинуть то, как нам нужно сыграть вдвоём, но высчитать человека, идущего навстречу, по-настоящему не подозревающего о том, что будет, и при этом не обидеть его — это был большой и мучительный труд. 

— Когда вы перестали делать эту рубрику и почему?

— В середине 2000-х. Потому что изменилось время. Тревожно стало. Мы пережили теракты, у людей появилась настороженность, появился страх. Розыгрыши стали вызывать отторжение, испуг и очень часто — агрессию. Кроме того, появилось большое количество передач, которые имитировали скрытую камеру. Это были подставные скрытые камеры, которые снимали на высоком техническом уровне, с большой затратой денег, с артистами, селебрити вместо тех людей, которые реально населяют эту страну. Это всё стало нечестно, и мы перестали в этом участвовать.

— У вас было очень много рубрик в программе. Какая ваша самая любимая?

— На самом деле, это и была моя самая любимая рубрика — «Приколы нашего Городка». Илья сразу сказал: «Юра, я сойду с ума, я в этом не участвую. Я не могу». И до тех пор, пока меня не стали узнавать, я участвовал как персонаж. Потом уже только с большим количеством грима. Поскольку я был режиссёром этой передачи, а в «Приколах» было очень много технологических вещей, это всё ложилось на меня. А что тяжелее всего даётся, то тебе и дорого.

— А как рождались идеи рубрик?

— Крайне тяжело, честное слово. Мучительно. Ничего смешного не могу вспомнить. У нас мало смеялись в передаче, когда мы её делали. Вообще смех на площадке меня очень настораживал — и настораживает до сих пор. Мы так, с унылыми лицами, сухо констатировали: «По-моему, смешно». А Илья кивал. «Да, ужасно смешно», — говорил он с мрачным лицом. И при этом мы действительно знали, что это смешно. И по сей день у меня остался рефлекс, если я слышу на площадке эти неискренние аплодисменты, когда закончен дубль, и всеобщий гогот, я не уверен, что будет смеяться зритель. Я сам знаю, когда он рассмеётся. 

— А вот рубрика «Игры доброй неволи». Помните, как она появилась?

— Очень просто. В 1994 году в Питере проводились Игры доброй воли (Спортивные соревнования, созданные по инициативе Тэда Тёрнера как альтернатива Олимпийским играм после бойкота США и других западных стран Олимпиады 1980 года в Москве. — RT). Они проводились всего раз пять. Это просто каламбур: воля — неволя. А если неволя — значит, в ней должны участвовать задержанные из КПЗ. И отсюда появляются эпизодные пародии на дурацкие спортивные состязания. Вот и вся история.

Я вообще практически не пересматриваю «Городок». А это самое-самое начало. «Игры доброй неволи» были возвратом к немому кино.

— Если уж зашла речь о неволе, как вы думаете, Михаил Ефремов сможет преодолеть это испытание? Он вернётся в кино?

— Я абсолютно убеждён, что это испытание даст ему какое-то совершенно невероятное качество. В какой-то форме он будет творчески существовать и в заключении. Для меня это абсолютно очевидно. Он слишком креативный человек. И он умеет только то, что он умеет. Он весь состоит из кино и из театра. И я надеюсь, что он что-нибудь там замутит. Тем более что прецеденты были. Например, Сергей Параджанов поставил «Гамлета» в тюрьме с участием администрации колонии, между прочим, а не только сидельцев.

Михаила Ефремова ждёт не просто возвращение в кино, а невероятное, триумфальное возвращение в кино. Я убеждён в этом. 

Я надеюсь, что Ефремов выйдет раньше срока, как и многие люди, которые абсолютно законно имеют такую возможность. 

— У вас был опыт выступления в местах заключения?

— Да, был. В молодые годы мы ездили на халтуры — театральные артисты, когда не играли в спектаклях, то зарабатывали деньги и называли это халтурой. Это был конец 1980-х годов. Среди учреждений, где мы выступали, была колония общего режима. Когда мы приехали, вышел офицер, сел к нам в автобус и спросил: «Что у вас за концерт?» Мы сказали: «Отрывки из спектаклей, монологи». Он говорит: «Нет, это всё болтовня. А вот этот что с гитарой сидит? Вот он и пойдёт». 

• РИА Новости
• © Екатерина Чеснокова

И я там один целый час пел. И Окуджаву, и романсы, и своё пел. Никакого шансона и прочей блатной лирики я не исполнял. И думаю, что она им не очень была нужна. Я для них был голосом с воли, голосом любимых, хороших песен. А потом они несли меня на руках: один из заключённых нёс гитару, а четверо несли меня, 21-летнего, которого никто не знал. Я это на всю жизнь запомнил. 

— Это был единственный подобный опыт?

— Был ещё второй, но это уже было не выступление. Мы несколько раз снимали в «Крестах» — знаменитом питерском изоляторе. И люди, которые там сидели, подарили мне совершенно уникальную фигурку, которую я храню по сей день. Это одна из из самых ценных вещей в моей коллекции. Это был Чарли Чаплин, сделанный из жёваного хлеба. Гениально сделан, покрашен краской, покрыт сверху лаком. Маленькая фигурка, сантиметров 20 высотой. Когда мы снимали, у нас в съёмках участвовало какое-то количество людей, которые находились в предварительном заключении. И, может, офицер по воспитательной работе им сказал, а может, они сами где-то прочитали, это не было секретом, что я коллекционирую всё, что связано с Чарли Чаплином. И фигурка была сделана специально для меня, и это невероятно ценно, искренне, красиво и трогательно. 

• © Фото из личного архива Юрия Стоянова

— Вам нравится удивлять?

— Мне нравится удивляться.

Самое потрясающее чувство, которое ты испытываешь в профессии, — когда тебя удивляют твои коллеги. Когда ты абсолютно забываешь, что ты профессионал, и превращаешься в обыкновенного непосредственного зрителя — и смеёшься, и рыдаешь, и поражаешься тому, как тебя обманывают. 

Это же всё равно обман. А ещё более потрясающее чувство, когда актёр удивляет самого себя. Это очень редкие проблески, секундочки, но они случаются в биографии.

— Сейчас у вас своё шоу. Как строится ваша работа над ним?

— Сегодняшнее телевидение совсем не то, что было в 1990-е и даже в 2000-е. Я не буду его характеризовать. Просто оно другое. Как и жизнь другая. Да и я другой. Это построено на совсем других технологических и финансовых основах. Это совершенно продюсерский проект, очень дорогой и очень ответственный.

В «Городке» вся прелесть была в его безответственности и невероятной безбашенности. Там было много баловства и дуракаваляния. А тут, когда узнаёшь сумму, которую стоит программа, количество людей, которые над ней работают, и все эти векторы в результате сходятся на том, будешь ты один смешной или не будешь, — хочется спрятаться.

И я часто так и делаю — прячусь за партнёров. Я обожаю, когда рядом люди играют лучше, чем я. Это для меня минуты счастья. Я начинаю тогда играть здорово.

— Как пишутся шутки?

— Садятся авторы. Большое-большое количество авторов, которые работают уже совсем не так, как когда-то. Они разбросаны по всей стране. Руководители групп общаются со всеми онлайн. Чем дальше — тем сложнее.

Очень много примеров того, как не надо шутить. Всё труднее шутить так, чтобы это было искренне, просто. Народно, если хотите. И в то же время не похабно и не банально. Это очень тяжело.

А потом эти ребята присылают тексты, десятки сюжетов. Мы их перерабатываем. Бесконечно просим их переписывать. Потом собирается какое-то количество материалов. Утверждается, в том числе каналом. Хотя, надо сказать, очень лояльно утверждается. Это не самая сложная часть того, что мы будем делать. Канал, который платит за это деньги, который является покупателем, и должен быть придирчивым. Но это такой покупатель, что называется, «беру не глядя». 

• Кадр из программы «Городок». Илья Олейников и Юрий Стоянов
• © Фото из личного архива Юрия Стоянова

Дальше это всё попадает в руки художников, реквизиторов. Это очень сложная задача, поставленная на конвейер. Там надо каждый день внутри одного павильона выстраивать четыре новых сюжета. А утром это уже другие. Вместо аэропорта появляется шервудский лес. Вместо офиса появляется площадь с ратушей. И на переделки — ночь. А ещё каждый день приходят новые артисты, которые за один день должны сыграть четырёх разных людей в четырёх разных гримах.

— А как не надо шутить?

— Как совесть подсказывает — так и не надо шутить. С пониманием того, в какое время ты живёшь, с какими людьми, в какой стране. В какой степени благополучия твои зрители находятся. С пониманием каких-то очень простых человеческих вещей. Я очень люблю острый молодёжный юмор. И хороших примеров ему много. Как и плохих тоже много.

—В своём шоу «СТОянов» вы часто играете женщин. Это было и в «Городке»...

— Более 3200 женских образов. 

— В основном это такие дамы постбальзаковского возраста…

— Когда-то они были моложе.

—И они, как правило, такие решительные, крупногабаритные — и при этом весьма романтичные...

— И не очень счастливые.

— Почему вы выбрали такой типаж?

— Потому что я вижу себя в зеркале.

— Насколько понятен вам вот такой тип женщин?

— Я не сексист совсем. Я не говорю: вот я играю женщину, а они вот такие-то. Я прежде всего играю персонаж.

Твоё отношение к женщине — это твоя философия и твоя биография. А то, какой ты её играешь, — это твоя любовь.

Не бывает двух одинаковых женщин. Теория типажей разрушается. Не считая того, что косметологи в последние пять лет попытались всё-таки создать некий тип женщины, который достигается несколькими уколами. Этот тип мне не очень интересен. Женщины, которые стремятся к тренду и к единообразию, меня не интересуют. Женщина каждый раз непонятна всем драматургам, поэтам и артистам всех времён. 

• Кадр из шоу «100янов». Юрий Стоянов с Марией Ароновой
• © Фото из личного архива Юрия Стоянова

— Какие творческие проекты сейчас у вас есть в работе?

— Я заканчиваю съёмки в сериале «Вампиры средней полосы». Потом у меня будет один полный метр. Тут есть договорённости с продюсерами, которые, к сожалению, нельзя раскрывать. С весны будет ещё два сериала. И так приблизительно до ноября я свою жизнь знаю. Я разделяю беды моих коллег. Но я сейчас нужен, я востребован, слава богу. К сожалению, внутри этого графика на год вперёд нет театра. Но даже если бы поступило какое-то серьёзное предложение, я бы вряд ли его принял, потому что в силу большой занятости я бы подвёл людей. А театр не любит «воскресных пап».

— Вы одессит, и ваша мама до сих пор живёт в Одессе. Почему она не переехала поближе к вам?

— Да, мама живёт в Одессе. У мамы там друзья, круг общения, который формировался всю жизнь и от которого здесь она была бы отрезана. 

В Одессе я сын Евгении Леонидовны, а сюда она бы приехала и стала мамой Юры Стоянова.

Поэтому мне легче коммуницировать с ней там — лично и с помощью новых технологий, которые позволяют видеть друг друга не один раз в день. Это лучше, чем перевозить 86-летнего человека сейчас в Москву. Там её жизнь. Там её дом. Там похоронены два её мужа. Там её друзья, которым я в пояс кланяюсь. Которые её поддерживают — и не только общением. Этот переезд был бы для неё очень травматичен.

— Ваше любимое блюдо, когда вы бываете у мамы? 

— Любимые блюда у меня вообще очень простые. Их не обязательно даже готовить, их там можно просто купить. Для этого надо пойти на Привоз и купить настоящую брынзу. Я обожаю мелкую тюлечку, у нас это называется килька. Купить хорошей кровяной колбасы. А мама делает мне вкусные биточки. И настоящие домашние котлеты.

— Когда последний раз удалось маму навестить, учитывая пандемию?

— В конце февраля. Прямо накануне, когда уже всё начиналось. Уже было тревожно, но ещё не было беды. Я успел проскользнуть в приоткрытую дверь. А потом начались локдауны, закрытие границ, городов. Сейчас я человек привитый, мне немножко спокойней, чем другим. Но пока нет возможности полететь.

— Когда вы сделали прививку? Как себя чувствовали после неё?

— Я привился 2 октября. Чувствовал себя так же, как и до — хорошо. 

— Делали анализ на антитела? Они выработались?

— Да, выработались. И очень много. И у меня, и у жены, и у дочери. И ни у кого в семье не было никаких последствий. У дочери вообще 3600 антитела. Спросите врачей, они вам объяснят, что значит эта цифра. У человека переболевшего бывает в лучшем случае 200. У меня поменьше, но, в принципе, я защищён. Но это не значит, что я должен бравировать, плевать на всё и ходить со всеми целоваться на каждом углу. В болезни ещё очень много непонятного и неизвестного. Надо оставаться аккуратным человеком в этом. 

• Юрий Стоянов с женой и дочерьми
• © Фото из личного архива Юрия Стоянова

— Можете сказать несколько слов о Жванецком? Какое влияние он оказал?

— К счастью, у меня была возможность это влияние испытать лично. Я человек своего поколения, своей страны, в которой мы вместе жили. Чем он был для нас? Это был человек, который в парадоксальной, весёлой, ироничной и иногда очень лирической форме объяснял нам какие-то очень важные вещи. Иногда это было важнее, чем прочитать большую книгу. Две-три фразы — и поворот мысли. Когда было невероятное отчаяние, полная безысходность и когда казалось, что надо сокрушить всё вокруг, оказывается, можно просто улыбнуться. Это было его огромное открытие, как можно бороться с бедой, депрессией и безысходностью. Один человек нашёл этот рецепт. Только он один мог так это объяснить.

Жванецкий — это памятник Одессе, он квинтэссенция Одессы, он всё главное, что есть в Одессе. 

Говоря его словами: «Лучше плохая рецензия, чем хороший некролог». Кто такой Жванецкий — всем было понятно до некролога. И уже много десятилетий. 

— И последний вопрос — о чувстве юмора. Это универсальный параметр? Или, может быть, люди порой не понимают друг друга, потому что базовые ценности разные?

— Тут и базовое, и индивидуальное. Люди без чувства юмора — опасные люди. Потому что главное проявление чувства юмора — юмор по отношению к себе. Как только человек относится к себе очень серьёзно — значит, он лишён этого базового чувства. Хотя при этом он может обладать чувством юмора по отношению к окружающим. Но оно не вполне полноценно, с моей точки зрения. А ещё чувство юмора — это то, что помогает людям пережить беду и не отчаяться. И просто поржать бывает очень полезно. Говорят, меняется химический состав крови. Так что считайте, что чувство юмора имеет ещё и терапевтический эффект.