Письмо первое. Моторола дома

Во дворе местные старики играли в домино.

Моторола недавно провёл им свет к столику, чтоб глаза не портили вечерами.

Обычный мирный дворик, и свет горит у играющих доминошников.

Я спрашивал как-то у Моторолы, что он говорит жене, когда уходит на боевые.

— Ничего не говорю, — ответил он. — Просто иду на работу.

Вот теперь я увидел это место, откуда он идёт на работу: обычный, с известным всем запахом лёгкой затхлости, в меру пошарпанный, народный подъезд; железная дверь, в квартире работает телевизор, там идёт какой-то очередной разговор про Англию и Евросоюз (Моторола скептически комментирует: раскричались… видно, что он следит за новостями и в курсе всего).

На стене и в серванте за стеклом фотографии: его дочка, которой едва за годик, его жена Елена, пара его удачных чёрно-белых фоток, свадебная фотография.

Моторола весёлый, приветливый, в шортах, босиком, по пояс голый, белокожий, видны следы от нескольких прежних ранений, один глаз — в повязке (поранил — самое удивительное, что на учениях; с многочисленных боевых возвращался зачастую буквально как ёж — в бронике и сфере, утыканной десятками осколков, а новое ранение получил, по сути, случайно).

***

Знаю Моторолу два года, но сам никогда не звоню. Позвонил он.

Говорит: привет, видел тебя (не сказал где, наверное, где-то в сети). Как твои дела, спросил, и вдруг весело добавил: скучаю по хорошим людям.

— Да я опять в Донецке, — отвечаю я.

— А приходи в гости, я пока на больничном, — сказал он.

За мной заехали на джипе его ребята из «Спарты», двое. К стеклу джипа был приделан пропуск, дающий право на круглосуточную езду (в Донецке комендантский час) и ношение оружия (с оружием на улицах в Донецке ходить запрещено).

В джипе играл Баста-Ноггано.

— Новые песни? — не узнал я.

— Ну.

Поболтали с водителем (молодой, славный, приветливый парень, воюющий с лета 2014-го) о рэпе: это он, едва появится что-то новое, качает Мотороле 25/17, Рема Диггу, ГРОТ, Типси Типа и вот Басту-Ноггано (псевдоним рэпера Василия Вакуленко).

Вася что-то пел в своей очередной хорошей песне про войну и куда-то там опять летящие пули.

Мы немножко и не очень весело пошутили со «спартанцами» на тему того, что Баста-Ноггано «милитаристской» тематики не чужд, однако в Донецк с концертом не приедет, судя по всему, никогда.

Я спросил у бойцов, как Моторола относится к политическим убеждениям тех, кого слушает.

«Спартанский» водитель ответил в том смысле, что это определяющего значения в целом не имеет; хотя то, что Дигга сюда приезжает и поёт — это радует всех, с Моторолой они приятели, и вообще Дигга — красава.

(Рэм Дигга — это такой популярный рэпер из Ростовской области с очень своеобразной и скоростной манерой чтения; автор отличной песни «Уходит караван на юг», имеющей явные аллюзии к донбасской войне).

Второй «спартанец» был немногословен; он довёл меня до квартиры, по рации связался с Моторолой:

— Командир, открой дверь!

Моторола открыл, предложил бойцу тоже зайти, посидеть, поговорить, но тот очень тактично отказался.

***

Я принёс всякие игрушки и сладости его дочке, бутылку коньяка (в прошлый раз я выпил у Моторолы три бутылки коньяка на пару с военкором Поддубным, решил хотя бы отчасти компенсировать нанесённый урон) и две бутылки вина; причём сразу предупредил, что одну выпью сам (вчера засиделись до утра с хорошим собеседником, ну и… я испытывал некоторую потребность).

Моторола несколько раз предложил поесть, я отказался. Он принёс мне высокий крепкий стакан, а себе кружку чая.

— Весь подъезд знает, конечно же, что ты тут живёшь, — говорю.

— Ну да.

За день до моего прихода возле этого дома весь день бродила туда-сюда и разглядывала окна журналистка; её быстро вычислили ребята Моторолы, проверили документы.

Моторола смеётся: «Я ей говорю: я тебя сейчас люстрирую, как в Киеве».

И добавляет примирительно:

— Ну, а что я могу сказать? Ещё дома меня не пасли.

Местные пьяницы и прочий нетрудовой околокриминальный элемент двор дома, где живёт Моторола, а также соседние дворы оставили.

— Двор — место для стариков и детей, — посмеивается Моторола.

***

Нисколько бы не удивился и не огорчился, если б Моторола жил в огромном коттедже за огромным забором, а во дворе бы стоял танк. В Донецке множество пустых коттеджей, чьи хозяева в самом начале войны уехали в Киев и всю эту «русскую весну» ненавидят: живи — не хочу.

В конце концов один из главных «сепаратистских боевиков», если верить новостям украинских СМИ, столько всяких дел натворил, что должен был давно на свои отстроить себе дворец. Но нет, с тех пор как Моторола оказался в Донецке, снимает у дончанина за свои деньги.

Квартира трёхкомнатная, комнатки маленькие.

И совсем небольшая кухонька, вход в которую загорожен большим мягким пуфиком, чтоб годовалая дочка не проползала туда и не извлекала посуду из шкафов.

На кухне небольшой аквариум.

— Одиннадцать рыбок, пять раков, три улитки, — говорит Моторола. — Недавно купил. Теперь смотрю на них.

Насыпает им корм. Раки начинают суетиться, посекундно сшибая улитку, и бешено работать своими челюстями.

Мельчайший корм едва виден.

Иногда кажется, что раки работают челюстями попусту.

— Представление о том, что раки движутся только назад, оказалось не совсем справедливым, — смеётся Арсен: рачки действительно лезут вперёд.

***

Поговорили про его глаз: там есть некоторые проблемы с лечением. Моторола, впрочем, и на всю эту историю реагирует с неизменным юмором.

— Пока только одно волнует: один глаз поранил и теперь, если что, резерва нет, — глядя на меня единственным на этот момент глазом, говорит он.

Моторола неожиданно цветисто рассказывает о своих ощущениях:

— Ты не представляешь, какие фантасмагорические процессы в голове происходят, когда смотришь на мир только одним глазом: сознание перестраивается и начинает само дорисовывать вторую, невидимую половину действительности… Очень интересно жить. Но иногда стрёмно: идёшь — и вдруг резко возникает ощущение, что перед тобой стоит столб. А столба нет.

Потом забавно рассказывает, как после очередной контузии утерял способность к чтению: слова рассыпались, и чтобы понять их, приходилось пять раз перечитывать фразу — одно слово никак не лепилось к другому; но когда произошла ещё одна контузия, случился обратный процесс: всё встало на свои места.

— Только одним глазом читать неудобно, устаёшь, конечно.

— У тебя сколько вообще ранений? — спрашиваю его.

Он задумывается.

— Если считать полученные здесь в ходе боевых действий, то шесть.

Самое заметное: на левом локте сшитое развороченное мясо: сработал украинский пулемётчик в аэропорту. Моторола впроброс, ни на чём не акцентируясь, рассказывает, как вёл группу на штурм в одном из коридоров донецкого аэропорта.

«Пулемётчик мгновенно перестроился на нас», — с некоторым, как кажется, даже уважением говорит Моторола (пулемётчик стрелял в другую сторону, куда привлекали его огонь).

Рассказывает, как сам вколол себе обезболивающее.

Но потом всё равно голова поплыла: рука была — всё мясо наружу.

— Мне вчера один твой боец рассказывал, как в аэропорту взяли пулемётчика в плен… И тот борзо себя вёл, — говорю я. — Не этот?

Моторола секунду смотрит на меня. Потом отрицательно машет головой: нет.

Нет, не этот. Этот так себя не вёл. Никогда.

Немного подумав, Арсен со смехом вспомнил ещё пару коротких историй на те же темы: как после этого ранения, едва подлечившись, в очередной раз вёл группу и у него отказала левая раненая рука, и в какой-то момент боя он не смог стрелять.

Просто отказала, и всё.

Ну, кто может даже отдалённо вообразить себе эту ситуацию, может понять, каково это.

В другой раз, сразу после тяжёлого ранения в лопатку, приезжал к Мотороле в гости Иван Охлобыстин, он в тот раз шубу подарил его жене.

— Весь на уколах, ничего не понимаю, но делаю вид, что всё понимаю и мне не больно, — смеётся Арсен.

***

Мы обсудили всякие последние новости; я вдруг увидел в шкафу фотоальбомы: дай зазырыть, говорю.

Альбомы оказались армейские.

— Ты всё из дома сюда перевёз? — спросил я.

Моторола как-то уклончиво ответил, что привёз всё самое главное.

Молодой Моторола — совершенный подросток, на некоторых фотографиях вид лет на 14, при этом видно, что это очень задорный, очень уверенный в себе боевой тип.

Мы разглядываем, посмеиваясь, фотки, Моторола весело, по-простому, комментирует:

— Я же из Краснодарского края призывался, хотя родился в одиннадцатом регионе, и сзади у меня на шлеме было написано 23-РУС.

(Краснодарский край — 23-й регион).

Вижу дагестанские и чеченские пейзажи (Моторола служил по контракту на исходе второй чеченской, дважды был там в командировках).

— Это наш старшина артбатареи. Тогда он уже был, по-моему, старшиной артбатареи. Короче, КАМаЗ центрподвоза с тушёнкой со всей х*рнёй подорвался на фугасе. И там тушёнка, жир, масло — всё загорелось. Старшина выбежал, сам пылает, а люди в поле работают. И вот он начинает стрелять по людям...

— Он от шока или чего?

— Да, от шока. И вот пока его не потушили, не завалили, стрелял.

— Убил кого-то?

— Ну да. Вроде бы да.

Пролистывает эту страницу сам, дальше.

— А занавески у меня видишь какие? Ко мне комбат заходил: «Б*я, убери этот «домик в деревне»!»

Занавески очень хорошие, домашние, уютные.

Моторола на марше. Моторола-связист. Моторола в палатке с друзьями выпил монастырского вина, много — очень характерные фотографии.

— Я вообще синьку не люблю, но тут… — смеётся Моторола.

А здесь они, по ходу, слушают музыку и немного танцуют.

— Тогда уже появилась «Каста», — вспоминает Моторола и добавляет: — Музыка — это хорошо.

***

Входит жена с дочкой: они гуляли.

С ними боец «Спарты» — занёс коляску.

Жена — спокойная, с достоинством, приветливая; по типу — казачка из «Тихого Дона»: чувствуется какая-то порода, и ум, и стать, и выдержка жены человека, ходящего круглый год близ смерти. Настолько близко, как мало кто на этом свете сегодня.

Они познакомились здесь, она из Николаевки, была ранена.

Я спросил у Моторолы про самые смешные украинские фейки по его поводу, а их десятки, он вспомнил идиотскую новость о том, как он застал жену с любовником, всё разгромил, любовника, видимо, убил, а жену, цитирует Моторола, «тащил за волосы».

— Она выше меня на полторы головы, — смеётся он. — Я бы не смог при всём желании.

Была добрая сотня фейковых новостей о гибели Моторолы и ещё сотня о том, что он сбежал из ДНР.

Характерно, что врач, которая подлечивает глаз Моторолы, спросила у него встревоженно:

— А вы не уедете? Точно останетесь здесь?

Для людей в ДНР само присутствие Моторолы показатель того, что с республикой всё в порядке, что Украина сюда не вернётся.

Из приличных фейков только один помню: в сети есть информация, что подразделение Моторолы признано в Британии лучшим среди европейских спецподразделений: не думаю, что британские военные столь искренни; однако то, что опыт его батальона изучают, проверяют и перепроверяют ведущие европейские военные школы, очевидно.

А в это время Моторола в шортах смотрит на дочь, журчит аквариум, жена тихо разбирает продукты из пакета на кухне. 

Лена тоже предложила мне поесть, я снова отказался, но всё равно через минуту на нашем столике стояла тарелка с нарезанным сыром и колбасой и тарелка с креветками.

Мирослава, дочка, так и не понял, на кого похожа: милейший блондинистый ребёнок.

Сразу потянулась к отцу.

— Когда папа дома, мама у нас не в авторитете, — довольно и добродушно отметил Арсен.

Моих игрушек Мирослава немного напугалась: слишком яркий фонарь, слишком громкая машина.

— Такая девочка красивая, ты чего… — засмеялся Моторола.

— Ничего, привыкнет, — не то чтоб извиняясь, но чуть озадаченно говорит Лена, и, что-то приговаривая, уносит дочку спать.

У жены хорошая речь и ровные, плавные манеры; она выходила замуж за Арсена Павлова, ушедшего на дембель старшим сержантом. Сейчас она жена полковника; представить её женой генерала — никакой сложности. Женщина на своём месте.

— Наверное, пора закапать тебе? — спросила она, вернувшись.

Моторола послушно снял повязку.

Она закапала ему капли в раненый глаз.

Было видно, что ей многократно, несравненно жальче мужа, чем мужу самого себя.

Лена беременна, на заметном сроке. 

Очередной маленький Моторола на подходе.

***

Мотороле предлагали поехать в Питер, там лечить раненый глаз, он отказался.

На своё счастье, я не стал спрашивать, почему.

Мы негромко болтали о том о сём, и вдруг он что-то вспомнил и будто бы рассердился:

— Человек с таким вот животом стоит и говорит: «Я за вас переживаю и болею». А что ты за меня болеешь? Я гражданин РФ, и нечего за меня болеть. Ты болей вот за детей здесь… Он меня спрашивает: «А что ты не поехал в Питер подлечиться? Могу помочь!» А что мне туда ехать? Вот, смотри, есть другой боец, у него тоже с глазом проблемы. Что вы его в Питер не отправили? А? Чтобы сказать потом: «Ага, я вот такой ох*ренный парень — я Моторолу отправил в Питер!». Самолюбие своё потешить! Я никуда не собираюсь пока. Мне ещё швы с самого глаза не сняли. Куда мне, на х*р, ехать. Я сразу всем об этом сказал, ну а чё? Вот почему солдат никто не отправляет? Почему меня? Мне этого не надо, меня совесть замучает. Я заколебался к чёрту посылать людей по этому поводу... Пойдём покурим лучше.

И мы пошли курить.

***

Моторола неожиданно переводит разговор в сферу филологии и языкознания.

— Знаешь, вот ты сказал, что украинцы как нация образовались — с этим можно, конечно, согласиться, — говорит он. — Но есть один вопрос. Они образовались после того, как они уже были русскими, понимаешь? Я не могу разделить: русские, белорусы, украинцы — для меня это сейчас исключительно региональное деление. Мы разговаривали с ними в одно прекрасное время, допустим, до Петра I на одном языке. Это потом уже начались то в одном направлении реформы, то в другом. Но, в принципе, если взять мову — до распада СССР она была вполне нормальной. Там человеческие слова — те слова, которые мы понимаем, потому что они у нас вот здесь вот, — он показывает куда-то себе в область солнечного сплетения. — Потому что наши предки на этом языке разговаривали. А то что сейчас у них...

— За 25 лет очень обновили язык. Понапридумывали замен русским словам...

— Да уж, они так его обновили… Смотри, есть суржик и балачка. Балачка краснодарская и ростовская похожи. Если взять суржик — это чистая балачка, такая же, как балачка краснодарская. Но в Краснодаре это не образовалось в язык. Вот я родился в Республике Коми, на четверть у меня кровь — коми, часть русской крови, часть адыгейской. В Коми национальная одежда — такие же вышиванки, как и у славян, только с отличающимися узорами. Но практически — то же самое. И если я сейчас надену свою национальную одежду, — ну, просто вот захочу походить в льняной одежде своего народа, — то меня начнут сравнивать с «укропом» каким-нибудь. Они начинают монополизировать то, что было общим. Они делают это намеренно. Вот у них День вышиванки, посмотрите! Но мы такие же вышивальщики, все мы одинаковые. А самое главное, что у нас у всех кровь одного цвета. И сегодня возникают сложные темы, с которыми я борюсь.

— Какие?

— Проблема в том, что когда человек на этой стороне находится и говорит, что он воюет с Украиной, он такой же зомби, как те, что воюют против нас. Один в один. Когда всё только начиналось в 2014 году, появились тут всякие изречения, вроде «телячьей мовы» и так далее, я сразу сказал: ничего этого не нужно, не стоит так говорить. Люди на той стороне — они обмануты кем-то. Они не понимают, что они делают. И если они не понимают, что делают, то надо найти возможность дать им правильное направление. Не может человек говорить, что он воюет с Украиной или с украинцами, если вчера, два года назад, три года назад он был точно таким же украинцем. И так же розмовлял...

— На Украине, — говорю я, — миллионов двадцать людей, которые не знают до конца, где правда. И важно, чтобы они не чувствовали, что их оскорбляют. Важно показать, что мы не боремся с Украиной, не боремся с украинцами.

— У меня позиция конкретная, — продолжает Моторола. — Все воюющие с той стороны — это незаконные вооружённые формирования. Это террористические группировки. Часть из них профашистские, часть — прозападные. И те и другие — бандиты и преступники. Украина как таковая тут ни при чём.

***

— Арсен, а ты можешь хоть раз в жизни рассказать, как ты всё-таки здесь очутился? Я уже вариантов десять твоего захода знаю.

Думал, Моторола будет отнекиваться и соблюдать интригу; но он вдруг всё выложил. Или то, что посчитал нужным — в любом случае сказал больше, чем я ожидал.

— Ты знаешь, когда в Южной Осетии всё началось, у меня первая жена была на сохранении. Я ехал к ней вот в эту самую ночь, и тут узнаю про всё: «Грады»-шмрады, война… И у меня реально не было тогда двух с половиной тысяч рублей, чтобы спетлять до Владика, ну, реально был такой трудный жизненный момент. И я суетился. Но там все близкие заранее уже были предупреждены ничего мне не давать — они уже видят, что я вот-вот на тапок встану. Ну, думаю, ещё день, два, три и я точно спетляю. И тут — бах! — война закончилась. И после этой ситуации я подумал: можно прое*ать вспышку. Где она может быть? В какой-то момент начинаю списываться с людьми, которые находятся на Украине. Активная фаза была уже в январе-феврале 2014 года: переписка, попытка понять, что там происходит. И я принимаю решение. Пока жена на смене, беру две недели отпуска за свой счёт и пять тысяч рублей аванса у директора. В церкви купил жетон с Георгием Победоносцем, крестик свой освятил, живые в помощи — вот до сих пор я с ними, — Моторола показывает поясок на себе. — Собираюсь, сажусь на электричку и еду в Ростов. Из Ростова в Ясиноватую, из Ясиноватой в Донецк... Знаешь, я больше всего боялся, что буду палиться, понимаешь?

— Нет. Почему?

— Был «майдан», и там кричали про москалей, и некоторые кричали, что нужно резать русских, говорили, что русский язык не должен быть государственным. Я поначалу думал: какие, к чёрту, русские? Там же одни хохлы живут! Представление моё и огромного количества граждан РФ было такое: на Украине живут люди, которые говорят на другом языке, и у них какой-то другой менталитет. А тут вдруг какие-то «русские». Я думаю: русские, русские, откуда они там... Я ведь разговариваю на русском языке, последние четыре года я жил в Краснодарском крае, в станицах, где говорят на балачке, и я думал тогда: поеду — и меня там сразу вычислят.

— Типа как негра.

— Ну да. Но я всё равно не сильно себя напугал в тот момент. Надел кроссовки белые с триколором и с надписью «Россия». И у друга моего брат собровец — они пошили шапки под шлем, тоже с гербом российским. И вот в этой шапочке, в кроссовках, в полупальто я рванул сюда. И вдруг понял, что… Ну, к примеру, в Харькове я только через месяц услышал, как розмовляет по телефону женщина на мове: я аж обернулся.

— А как ты в Харьков попал?

— Я приехал на Украину 26 февраля 2014 года. В 6 утра электричка до Ясиноватой. Из Ясиноватой до Донецка. В Донецке меня встретил человек. Мы поехали с ним в Димитров, пробыли там два дня. Из Димитрова в Запорожье, там были два или три дня. Потом в Никополь Днепропетровской области. Я сидел в Никополе и смотрел украинские каналы. По всем каналам Верховная рада, каждые пять минут. Запрет русского языка? — чих-пух, проголосовали, чих-пух — готово… В Никополе стояла небольшая группа из «Свободы» и небольшая часть представителей «Правого сектора». У них там палаточка была возле администрации. Мне бы обошлось это всё в 2-3 «коктейля Молотова»: они бы там просто охренели. Там все были на расслабоне. Когда у меня фактически всё было готово, я доразведку проводил на этом направлении со своим единомышленником.

— Вас было двое?

— Нет, он в этом участия не принимал. Он просто оказывал мне содействие... Прихожу, а там — раз! — уже толпа. Уже ходят люди в форме, и там, в глубине толпы, где палаточки стояли — люди с оружием. Без нашивок, без ничего, в масках. И тут я понимаю, что опоздал. Это нужно было делать за сутки до этого. Но за сутки до этого я ещё не был готов. И я понимаю, что уже пора уезжать из Никополя. Сижу и думаю, куда дальше ехать. В Крым? Крым — понятно: там наши войска. Какой смысл туда отправляться, когда там и так уже есть кому чем заняться. Смотрю дальше — в Донецке сопротивление. Но Донецк как-то ближе к Ростовской области и там изначально понятнее всё как-то. До 2014 года могло казаться, что Донецк — это вообще Россия: люди постоянно ездили на футбол туда, то-сё, рассказывали, что вот, я вчера в Донецке был — и не воспринималось это всё как чужое. В итоге я решил поехать в Харьков... Попал как раз когда Ленина обороняли, в эту ночь.

Поменял в Харькове крайние денежки — рубли на гривны. В магазине что-то там спрашиваю, а продавец мне говорит: «18 рублей». Я стою и думаю, где я сейчас 18 рублей возьму. «А у меня нет, — говорю, — только гривны». Она говорит — да гривны, гривны. В Харькове все говорили тогда «рубли». Названия магазинов — всё было на русском языке. Сейчас уже нет такого. 

— Почему Харьков проиграл?

— Там были активисты: я бы им головы поотвинчивал бы... Они начали поднимать движение в Харькове в защиту памятника Ленину. Покричали там какие-то лозунги — и всё, пойдёмте в русское консульство. И пошли они туда писать письма какие-то, просить миротворцев. И всё время уводили людей, понимаешь. А на следующий день уже приходило на треть меньше людей. Потому что люди рабочие. Устают. И постепенно это движение начало рассасываться. И осталось держаться только на молодёжи. А что нужно молодёжи? Покуражиться.

Но у «правосеков», приехавших в Харьков, уже были ружья, пистолеты. Они сделали пробный рейд возле памятника Шевченко. Пух, пух, пух, постреляли из травмачей. На следующий раз они уже зарядились посерьёзнее. Они залетели на площадь, и вдруг понимают, что напрямую через площадь, транзитом не прорулят. Они начинают петлять, и мы вдруг понимаем, что это за автобус — он по ориентировкам проходил, синий Volkswagen. И, знаешь, там вечно стояли бутылки из-под пива, а в этот раз, как назло, ни одной бутылки из-под пива, все убрали: нечем кинуть даже в лобовое стекло. И я с кружкой чая пластиковой бегу за этим автобусом. Зачем бежал? — Моторола смеётся. — Потом таксисты, которые были за нас, оперативно вычислили их место расположения, и мы пошли туда.

— То есть ты был на улице Рымарская, когда люди Белецкого забаррикадировались и убили из стрелкового оружия двух харьковских активистов. Это было 2 марта, по-моему.

— Да, был... На Рымарской Питеру попали в глаз, в надглазную кость.

— «Питер» — это позывной?

— Да, он в Славянске потом был и там пропал без вести… Питера ранило, и его место занял другой, местный милиционер. Его убили. И ещё убили одного нашего парня, Артёма. Я знаю, как он погиб. Я учился в школе МЧС в 2007-2008 году в Краснодаре, и оказание первой доврачебной помощи — это та тема, в которой я понимаю. Мы заходили, там такая арка внутрь двора. И он когда появился, с первого этажа выстрелили из дробовика. Мы за ним шли цепочкой. Сзади стоял рекламный щит. Я щит взял и прикрывал, а ребята вытаскивали Артёма. Ему и в тело попало, и одна дробинка в шею, в артерию. Мы отошли с этого места, я смотрю боковым зрением — с ним дело плохо. Доктор из скорой помощи звонит, у кого-то спрашивает совета, и не знает, что делать. Одной рукой делает непрямой массаж сердца, а другой рукой спрашивает, как это делается. В общем, я подключился — фух, фух, фух, Артём — раз! — и задышал, у него цвет кожи меняться начал. Всё нормально, его погрузили на носилки, и я вернулся в эту катавасию возле дома. А потом выхожу — Артём уже всё: бледный, аж позеленел. Внутреннее кровотечение! Хороший парень был... Тогда ещё «Россия 24» меня там сняла, как я там корячусь. Лица не видно, но те люди, которые меня знали, схавали, что это я.

И я тогда, после гибели наших ребят, этим харьковским активистам говорю: вот человек, у него автомат, чтобы у него автомат забрать, человека нужно убить. А для чего его нужно убить? Что забрать автомат и убить другого человека, пока он не убил нас, и забрать ещё один автомат, для того чтобы захватить власть. Для этого…

Кернес тогда людей Белецкого оттуда вывел.

— То есть Кернес уже понимал, с кем имеет дело, и выводил их осмысленно?

— Конечно. Это всё постановка. Люди продались… Местные менты, «беркутовцы» были поначалу нормальные — мы с ними общались, какое-то время я заходил  в харьковскую администрацию без проблем. А потом их замешали с полтавским «Беркутом» — по глазам было видно, что они не местные, им по х*ру. И так постепенно харьковские «беркутовцы» сами себя слили… Когда я уезжал из Харькова, было видно, как по трассе идёт бронетехника, и скоро в окружение полностью был взят танками весь город. Там уже нельзя было ничего сделать к тому моменту.

***

— Я фактически с самого начала, с февраля 2014-го по этапам всё, что происходило, наблюдаю, — говорит Моторола. — Я знаю, как началась война, я знаю, где она началась. Все говорят про Одессу. Да, это трагедия. Но все забыли, что параллельно с Одессой, в тот же день, 2 мая, началась крупномасштабная войсковая операция ВСУ с применением авиации, артиллерии, бронетехники.

— В тот же день ополченцы сбили два вертолёта, шедших в атаку.

— Да, это я и снимал видео, как вылетает ракета. Я до этого несколько дней находился там. В маске, хожу туда-сюда там, автомат с подствольником; люди думали, что я — типа подкрепление. На самом деле я ждал, когда прилетят вертолёты, чтобы подать команду. Чтобы те люди, которые сидят в засаде, подготовились и «сдули» вертолёты. Благо 25-ю бригаду ВСУ мы тогда уже разоружили, и у нас всё было.

Так начиналась война. Вернее сказать, так началась.

У нас сейчас, конечно, спросят: зачем всё-таки ваш Моторола туда приехал?

Это уже вторичный вопрос. Он приехал с определёнными намерениями. Но убивать всё равно начала первой та сторона. Факт, ничего не попишешь.

***

Мы переводим разговор на другие темы. Возвращается жена, но к беседе не подключается, занимается своими делами, спокойная и сосредоточенная. 

Арсен вдруг говорит: а давай я тебе своими стихами похвастаюсь.

Совершенно неожиданный поворот, признаюсь.

Я читаю в его телефоне три текста, явно сделанные в расчёте на читку под бит. Я даже не успел озадачиться: а вдруг они плохие и придётся как-то слишком обтекаемо говорить по этому поводу.

То, что Моторола пытается рифмовать, удаётся не всегда, но это дело наживное.

Зато в этих трёх текстах было всё, чего так не хватает русскому рэпу: полное отсутствие понтов и полная ответственность человека за всякое сказанное им слово. Никакой нарочитости, никакой «литературы», а вместо этого афористичность и, да, та самая метафизика тревожного бытия, которую у нас многие пытаются доиграть, докрутить ложной трагичностью, за душой не имея ничего, что может эту трагику подтвердить.

А Моторола, конечно, имеет.

Признаться, я был удивлён: одно дело — боевой командир, остроумный парень, народный герой, а другое дело… вот это всё.

— В самолёте скукота была, нечем было заняться, — поясняет он.

— Может, получится дельный рэпчик, — говорю я, чтоб не рассыпаться в комплиментах.

— До рэпчика мне ещё как пешком до Помпеи, — откликается Арсен. — Ну не, может, в этом году что-нибудь получится летом. С Ромой что-нибудь зачитаю.

— С Ремом Диггой?!

— Да.

— Это очень было бы славно, — говорю я.

Нет, всё-таки неожиданный поворот.

Возвращаю Мотороле его телефон: я в них не разбираюсь (у меня самого кнопочный лапоть, и другого не надо), но, кажется, это очень навороченный аппарат.

— Швед, офицер, работавший на СБУ, в плен попал под Славянском, мне подарил, — говорит Моторола. — Ему потом долго всякие письма приходили на английском, типа «как дела?» Я в ответ пишу: «Он умер», — смеётся Моторола.

Напугались? Ничего с этим шведом не случилось.

***

Через минуту мы всё равно возвращаемся к войне.

— Днепропетровская область, Запорожье, Харьковская область — почему там нет сопротивления? — риторически спрашивает Моторола. — Потому что там нет оружия. Нет подвоза боеприпасов, подвоза личного состава, подвоза обеспечения. Как только появится небольшой центрподвоз — просто если мы выйдем к административным границам, те регионы сразу же загорятся. Вот мы все говорим «Донбасс, Донбасс» — а это на самом деле часть Запорожской области, часть Днепропетровской области, часть Ростовской даже области, Луганск, по-моему, даже небольшая часть Харьковской области, — всё это Донбасс. Донбасс — это большой угольный бассейн. Сейчас начинается долгая, нудная полемика для того, чтобы всю эту ситуацию выровнять. И, скорее всего, либо это всё до 2017 года, либо до выборов, не знаю, в каком году у них там выборы. Надо сделать так, чтобы здесь не получилось так, как в Приднестровье. Потому что там ситуация очень сложная...

Моторола начинает говорить с чуть заметным раздражением, перестаёт улыбаться.

— Очень много здесь тех, кого мы называем «терпильные войска». Вот они стоят на переднем крае. Вот их долбит артиллерия, их убивают, а они терпят. Они не стреляют не потому, что им не разрешают. Они не стреляют, потому что в ответку им начинают стрелять. Они выстрелят из автомата или пулемёта, а в ответку по ним из миномёта могут долбануть или из АГСа. Могут ранить или убить. Поэтому лучше сидеть спокойно вместо того, чтобы хотя бы метр с каждой позиции в сторону противника прорыть. Шахтёры же! За два года войны можно было уже за Авдеевку вылезти целой бригадой. В Сирии за год понарыли тоннелей, они по тоннелям на БМП ездили между домами. Почему? Потому что они воюют. Потому что у них там есть какая-то своя идея. А люди здесь начинают терять в окопах идею. У них нет какой-то конкретной цели, у них всё призрачно, размыто. Два года на одном и том же месте стоят и ещё назад умудряются отходить. И это меня очень нервирует, когда люди оставляют позиции. Я человек, который за всё время боевых действий выходил только со Славянска, мне это тяжело понять… Серой зоны у нас вообще почти нет. А ведь серая зона чётко прописана в Минских соглашениях. Войска, которые заходят в серую зону, они могут быть уничтожены без нарушения Минских соглашений. Они должны быть выдавлены. Вытеснены оттуда. Военнослужащий на расстоянии каком-то определённом появляется — ближе 500 метров — его можно уничтожить. Никаких проблем нет. А они спокойно ездят. Вот посадка, они в соседнюю на танке едут. Почему?

Естественно, что я молчу.

— Некоторые люди вообще не могут понять, что я тут делаю, — говорит он. — Всегда есть возможность выйти отсюда. Мне не нужно пиариться. Я буду вязать носки — я умею вязать носки — и продавать их за нормальные деньги. «Носки от Моторолы». И буду жить нормально… Но пока самое главное, чтобы враг не зашёл в Донецк. А он фактически в Донецке. Пески — это посёлок Донецка. Красногоровка — это окраина Донецка. На окраине Донецка стоят войска, очень много бронетехники, всё есть. Нам надо выстоять здесь и сейчас.

***

Мы попрощались, договорились встретиться.

В сущности, на следующее утро я мог с ним поехать в донецкую больничку на перевязку, покурить там во дворике, подождать его.

Но поехал по другим делам.

Он позвонил, говорит:

— У меня всё нормально. Сейчас пойдут новости, но имей в виду: у меня всё нормально, — и смеётся.

— Хорошо, Арсен, принято, — говорю я, понимая: только что случилось нечто нехорошее.

Открываю новости: ну да, как обычно — украинские блогеры уже успели написать, что Моторолу убили, наши новости пишут, что на него во дворе больницы было совершено покушение. Под машину подложили фугас — разлёт осколков был такой, что перебить могло десятки людей. Чудом никого не оказалось рядом.

С Моторолой были жена и ребёнок.

Хорошо, что он позвонил: в прошлый раз, когда был фейк, что его убили, а я не мог пару часов выяснить, что там на самом деле, настроение у меня было нервное и нехорошее.

«Кому нужен этот ваш Моторола», — написал очередной огорчённый замайданный блогер.

Да никому, конечно.

Поэтому вы пишете о нём если не каждый день, то каждую неделю точно.

И если он однажды сам придёт на ту сторону — кому-то особенно остро станет ясно, как сильно он вам был не нужен.

А кому-то, напротив, очень нужен.