«Военкор — профессия серьёзная»: журналист Александр Сладков о том, как изменился подход к освещению военного конфликта

— Какие военные кампании вы освещали как журналист?

— С 1992 года, наверное, всё, кроме Карабаха. Приднестровье, Таджикистан и Абхазия — это треугольник, с которого мы начали. Потом первая чеченская кампания, Афганистан, Югославия. Затем вторая чеченская кампания, Ирак, Южная Осетия и Сирия. Ну и, конечно, специальная военная операция.

— Почему, только уволившись из армии и став репортёром, вы сразу оказались на войне? Затосковали по острым ощущениям? И вообще, часто бывшие военные становятся военкорами?

— В 1992 году я уволился из армии и в этом же году поехал в Приднестровье. Тоска не успела меня настигнуть.

С бывшими военными бывает по-разному. Встречаются те, кто действительно служил, даже в спецназе, но в стрессовых условиях показывает слабость. А есть такие ребята, как Евгений Поддубный, Семён Пегов, которые парашют до войны видели только на конфетном фантике, но это настоящие орлы. Александр Пискунов, Андрей Филатов — всех не перечислишь.

Я не считаю себя военным корреспондентом, я обычный репортёр. Военные журналисты — это Симонов, Шолохов, Илья Эренбург. Люди, которые жили в окопах, ходили в портупее, с наганом, и они несли ответственность за свои действия уже на поле боя. 

Сегодня профессия военкора настолько серьёзная, что ей надо учиться пять лет, не меньше. В то время как некоторые называют себя военными репортёрами, не зная даже элементарных вещей, связанных с философией армии и её нормативными моментами. Они ездят только на войну, но игнорируют повседневную жизнь армии, её учебные заведения. 

Спортивный корреспондент бывает на тренировках, в том числе в межсезонье, дома у игроков, уделяет много времени философии того вида спорта, о котором он делает репортаж. И здесь так же. Военный журналист должен понимать не только войну, но и самих военных. 

Некоторым ребятам (кстати, среди них есть очень перспективные) вообще кажется, что главное в войне — это взрывы, стрельба, лязг гусениц. Они занимаются тротилом, а не людьми. Но нужно понимать, что журналистика — профессия гуманитарная. Она про людей, а не про порох и снаряды. От этого напрямую зависит то, насколько интересен репортаж. 

— Чечня для журналистов — это был конфликт, который транслировался в формате Betacam, на видеоплёнке. Теперь это Telegram. Могли бы вы описать, что сейчас отличается в подаче и передаче информации?

— Во-первых, главная проблема для телерепортёров тогда заключалась в дефиците плёнки. Во-вторых, перегон информации. Например, когда Басаев захватил больницу в Будённовске, мы перегоняли видео с кассеты Betacam сначала из аппаратной местной телекомпании «Каспий» на телевидение в Баку. Там видео записывали на кассету VHS. VHS везли в другое место и затем уже перегоняли в Москву. Можете себе представить, каким было качество картинки?! Мягко говоря, не очень.

Во время первой чеченской кампании мы в какой-то степени романтизировали работу иностранной прессы. Мы смотрели на них как на профессионалов, перенимали у них термины: стендап, интершум, — названия различных планов: американский план, когда челюсти, локти влезают в экран, пасхальный план, ковбойский план, молочный план и т. д. 

Зарубежные компании активно использовали материалы стрингеров, таких как Этибар Джафаров, Вадим Аллахвердиев, Юрий Романов. Это люди, которые на свой страх и риск отправлялись в пекло, снимали картинку и затем с маркетинговым цинизмом — или с циничным маркетингом — продавали её сразу всем. Зарабатывали неплохие деньги, но рисковали.

Они старались снимать аккуратно, были бесстрашны, отлично экипированы. Но уже тогда они снимали с антироссийскими мотивами, занимали сторону боевиков.

Во вторую чеченскую кампанию мы видели, как руководство вооружённых сил доверяло той же CNN, как её журналисты без сопровождения гуляли и снимали войска. Но этот период быстро закончился.

Что касается нас, то это был активный период профессионального роста. Мы старались большую часть эфира отдавать прямым включениям, организовывали их прямо из Грозного.

— Почему иностранная пресса на тот момент опережала нас в мастерстве? 

— Зарубежные коллеги были значительно богаче. Они могли арендовать машину с шофёром, и не одну, арендовать временный офис, снять под него люкс в гостинице «Владикавказ», в гостинице «Асса». Могли пользоваться спутниковыми телефонами, не боясь, что их обвинят потом в лишних тратах. У них были свои компактные спутниковые тарелки, в то время когда мы гнали из Москвы в Грозный гигантскую ПТС (передвижная телевизионная станция. — RT), располагавшуюся на базе огромного камазовского прицепа. CNN, BBC — они все работали в прямом эфире прямо с места. Мы опаздывали с этим. Но старались не упасть в грязь лицом.

— В отличие от Чечни, Югославии и Ирака, где у журналистов с разными взглядами было взаимодействие, в Сирии мы видим уже совсем другую историю. Как строилась работа там?

— Освещение ситуации в Сирии российскими СМИ шло под руководством департамента информации Министерства обороны. И такой лихости военных корреспондентов, как показывают в кино, там не было. 

Ситуация поменялась в зоне проведения специальной военной операции. Здесь уже всё по-другому. Уже активнее работают пресс-службы округов, проще работать с военными.

• Александр Сладков.
• © Из личного архива

— Военкоры на СВО стали главным источником информации. При этом ваша работа строится сразу на нескольких информационных платформах, включая соцсети. И в первую очередь это Telegram. Как в связи с этим меняется подача материала для телевидения и для других платформ?

— В Telegram я имею право высказывать свою точку зрения. Она жёсткая, жестокая, может быть, по отношению к другим людям, но тем не менее. На канале — нет.

Если говорить о Telegram, то там лидирует военный обозреватель Юрий Подоляка, у него под 3 млн подписчиков. Он умеет сложное объяснить простым языком. У него свои источники информации, в этом формате он король.

А репортажный сектор Telegram забит различными вариантами: и коптер, и смерть в прямом эфире, и убийство, снятое на плёнку, и агония человека, в которого попадает пуля, и всё что хотите.

Людям необходим более высокий уровень понимания боевых действий. Поэтому на первом плане не военные корреспонденты, не просто люди с камерой, а те, кто может объяснить, что происходит. Кто способен анализировать, сопоставлять факты, домыслы, предположения, проводить исторические сравнения, которые попадают в унисон с современностью. Я бы не стал отдавать репортёрам пальму первенства.

— Если говорить об экспертном мнении, то я впервые вижу, что военкоры встречаются с президентом, а у президента есть потребность в обратной связи от военных корреспондентов. Вы вошли в комиссию по СВО?

— Это рабочая группа, которую возглавляет Андрей Турчак. И плюс ко всему это такой негласный клуб встречи с президентом. Мы также являемся устойчивыми участниками операции и информационными источниками лично для министра обороны Сергея Шойгу.

— Должен ли военкор брать в руки оружие?

— Повторю, что я не военкор, а корреспондент, работающий в зоне СВО. Если надо будет — возьму. И плевать мне на все меморандумы, которые помешают мне защитить себя и находящихся рядом со мной людей.

— У вас есть позывной?

— Обошёлся своими детскими кличками. Я не настолько милитаризирован. Знаю прицельную дальность автомата, но позывного у меня нет. Я не играю в игру «бойцы вспоминают минувшие дни». А кстати, есть репортёры, у которых есть позывной?

— Не знаю. В завершение — экспертное мнение журналиста, который год находится в зоне СВО: что мы имеем и что нужно менять?

— Должна быть объяснена суть происходящего в зоне СВО. Если мы говорим про суть действий наших военных, должны происходить брифинги, где журналисты задают вопросы, на которые получают ответы.

Все ошибки, которые происходят в конфликте, запрограммированы до его начала. Мирное время — время подготовки, его нельзя сбрасывать со счетов. Мы воевать-то ещё и не начинали. Путин не обманул Запад. У нас там наши парни на переднем крае, которые претерпевают на себе всю опасность и всю тяжесть. Мы, к сожалению, пока не так серьёзно, как следовало бы, относимся к происходящему. Как только вся страна встанет на дыбы, тогда результат будет достигнут.