Катастрофа небывалых масштабов: как Россия справилась с произошедшим в 1994 году крупнейшим в истории разливом нефти

Рекордный разлив

— Роман Викторович, о печальных событиях, произошедших в Коми в 1994 году, несмотря на их чудовищный масштаб, мало кто сейчас помнит. Напомните нашим читателям, что тогда произошло?

— Авария на нефтепроводе в районе города Усинск в августе 1994 года позже попала в Книгу рекордов Гиннесса как крупнейший разлив нефти в истории, когда-либо происходивший на суше. Первые прорывы на 30-километровом участке подземного нефтепровода Харьяга — Возей — Головные сооружения начались ещё весной, ну а в августе в течение трёх суток на этой трубе диаметром 720 мм образовалось порядка 50 мест прорыва. Всё происходило в труднодоступной болотистой местности, что сильно осложнило и реагирование на аварию, и дальнейшую ликвидацию последствий.

— Как я понимаю, особенностью ЧП было то, что оно оказалось достаточно растянутым по времени?

— Да, в течение ещё двух месяцев после этого нефтепровод продолжал действовать, его не так просто было остановить. Дело в том, что если останавливать северные месторождения, с которых по нему шла нефть с высоким содержанием парафинов, то, по сути, пришлось бы заново разбуривать их, что было чрезвычайно затратно.

• © Роман Полшведкин

— Однако ваш отец Виктор Полшведкин, возглавлявший на тот момент Комитет по охране природы Усинска, считал, что нужно было немедленно останавливать перекачку нефти, не считаясь ни с какими дальнейшими издержками. Вы с ним согласны?

— Конечно, надо было останавливать. Масштаб катастрофы оказался невероятным.

Когда летишь на вертолёте и видишь, как под тобой земля превратилась в море нефти, то очень трудно подобрать для описания этой картины какие-то цензурные слова. Ты понимаешь, что это не просто очередной разлив, а экологическая катастрофа небывалых масштабов.

Так как сама труба была под землёй и по ней продолжали качать нефть под давлением, то когда она выходила на землю, был такой звук, как у подземного горячего источника, с бульканьем. Плюс в конце августа в Заполярье по утрам уже заморозки, поэтому над этими выходами ещё и пар встаёт, поэтому картина была немного апокалиптическая. Был ещё один важный нюанс, из-за которого трубу надо было обязательно останавливать.

Также по теме

«Превышений по нефтепродуктам ни в воде, ни на суше нет»: в Минприроды рассказали об анализе ситуации на Камчатке

В Министерстве природных ресурсов и экологии РФ заявили, что в пробах воды и почвы с Камчатки не обнаружено превышения предельно...

— Какой?

— Мы заходили в зиму, а зимой убирать нефть всегда сложнее. Хотя болота и замерзают, но всё загрязнение до наступления весны убрать невозможно, а весной с паводком, когда снег начинает сходить, мы будем иметь повторное загрязнение сопредельных территорий вместе с талой водой, то есть нефть будет разносить всё дальше и дальше.

— Как я понимаю, прекращать перекачку отказалось руководство компании «Коминефть», которая эксплуатировала месторождение и нефтепровод и которой, понятно, не хотелось потом заново бурить новые скважины. Но неужели при таких очевидных и печальных последствиях нельзя было как-то повлиять на это решение?

— Теоретически повлиять можно было, но не забывайте, что речь идёт о середине 1990-х годов, когда многие советские нормативы уже не действовали, а новые ещё не внедрили, да и в целом природоохранное законодательство было слабенькое. И в ситуации ограниченных финансовых возможностей у тех же нефтяных компаний останавливать трубу и потом начинать всё заново бурить никакого желания не было. Видимо, надеялись на русский авось.

• © Роман Полшведкин

Изношенный трубопровод

— Правда ли, что об опасности разрушения этого нефтепровода предупреждали давно и к моменту ЧП он уже был в очень плохом состоянии?

— Да, причём это было давно и хорошо известно. У меня есть документы, согласно которым ещё с середины 1988 года в ходе обследований на нижней части трубы фиксировали коррозию. Дело в том, что нефть по этому магистральному трубопроводу шла неподготовленной, вместе с пластовыми водами. Так как вода тяжелее нефти, то она шла как раз снизу. И вот эта агрессивная вода потихоньку разъедала трубу и начинали появляться свищи — сквозные отверстия. Сначала маленькие.

В октябре того же года специалисты сделали заключение по трубе и прогнозный расчёт срока службы этого нефтепровода. У меня тоже есть эти расчёты на руках — оставшийся предельный срок службы трубы составлял до 20 месяцев. А нефтепровод эксплуатировали до конца 1994 года.

• © Роман Полшведкин

— После ЧП писали, что ещё при строительстве трубопровода в середине 1970-х решили сэкономить на катодной защите, которая давала дополнительную устойчивость к коррозии, из-за чего в итоге расчётный 20-летний срок службы трубы оказался сильно меньше?

— Насчёт катодной защиты утверждать не буду, таких деталей не знаю, я тогда занимался уборкой периодически случавшихся загрязнений, в частности с 1993 года работал на одной из первых установок, которая перерабатывала нефтяной шлам. Но, конечно, раньше трубы и технологии их изготовления были другие, они были не такие износостойкие.

Ликвидация последствий

— Учитывая сферу вашей деятельности, вы должны были принимать самое активное участие в ликвидации последствий разлива. Как это всё происходило?

— На месте ЧП я был с самого начала, занимался уборкой. Но в декабре 1994 года меня призвали в армию. Зимой, когда болота замёрзли, началась отсыпка временных дамб и дорог, чтобы хоть как-то локализовать участки разлива и можно было до них добраться. Но начало ликвидации было очень сумбурное: технологий, знаний и опыта не было. Никто ведь никогда не сталкивался с такими масштабами.

Поначалу нефть просто выжигали в очень больших объёмах, что, конечно, давало повторное загрязнение, уже атмосферы. Сейчас это абсолютно недопустимая мера, она запрещена по закону, но тогда это было первое, что начали делать, чтобы хоть как-то эти объёмы снизить.

Естественно, привлекали самих работников «Коминефти», другие организации, но людей не хватало. В итоге произошло самое страшное — не удалось тогда защитить от загрязнения водные объекты. Не было никаких нефтеловушек, гидрозатворов, которые у нас есть сейчас.

• © Роман Полшведкин

Замалчивание и занижение объёмов

— Как я понимаю, тогда проявилась и извечная наша, ещё советская проблема с замалчиванием любого негатива, а о том, что случилось, даже местные жители толком ничего не знали?

— Конечно, официальной информации не было, узнавали всё от людей, которые с промыслов возвращались в город и рассказывали о том, что происходит. Ну а когда нефть через несколько ручьёв попала в реку Колва и начала плыть мимо деревень, потом попала в Печору, тогда живущие там люди ощутили на себе весь масштаб случившегося. А весной паводок разнёс загрязнение в том числе и по заливным лугам, где кормовая база домашнего скота. Последствия были ещё печальнее.

— К вопросу об истинной картине. До сих пор встречаются очень разные цифры по количеству вылившейся из трубы нефти. Как я понимаю, официальная версия комиссии, расследовавшей причины аварии, о 14 тыс. тонн не выдерживает никакой критики и сильно занижена.

— Да, различные эксперты пришли к выводу, что вытекло от 100 до 300 тыс. тонн.

Я склоняюсь к верхней планке в 250—300 тыс. тонн. Мы уже говорили, что многое скрывалось, была у людей тогда ещё эта абсолютно советская привычка, поэтому старались картину сделать менее страшной, занижая объёмы утечки. Ведь чем больший масштаб катастрофы, тем больше удар не только по имиджу самой компании, но и по международному имиджу государства.

• © Роман Полшведкин

— В конце мая 2020-го в Норильске из резервуара утекло порядка 21 тыс. тонн дизельного топлива. Все мы помним, каким огромным был резонанс — общество и СМИ, да и власти долгое время буквально стояли на ушах и даже коронавирус на время отошёл в тень. Получается, что в 1994 году масштаб бедствия был в 10—15 больше...

Также по теме

«Удалось переломить ситуацию»: Путин о последствиях разлива топлива в Норильске

За последние недели была проделана большая работа по ликвидации последствий разлива топлива в Норильске, ситуацию удалось переломить....

— Получается так, только надо ещё учитывать, что нефть куда пагубнее воздействует на природу, чем дизтопливо. Она содержит в себе тяжёлые фракции, парафины. Под воздействием низких температур они оседают на дно — и очистить целиком водный объект практически невозможно, тяжёлые фракции остаются там на долгие годы.

Деньги и государство

— А какой была роль государства при ликвидации аварии, как оно реагировало тогда, чем помогало?

— Конечно, были созданы комиссии, начато расследование, но денег на ликвидацию последствий не выделялось, время было сами знаете какое. Уповали на те финансовые ресурсы, которые были у «Коминефти», а их было недостаточно. Так совпало, что именно в августе 1994-го шло активное реформирование органов государственной власти в регионе, вместо комитетов стали появляться министерства, в том числе тогда возникло и Министерство природных ресурсов Коми и, естественно, под видом реорганизации старались убирать неугодных, в частности моего отца. Сняли, потому что активно работал, не замалчивал проблему, ставил неудобные вопросы, предлагал меры по защите водных объектов — довольно затратные, которые тогда никто не воспринимал.

— Насколько я знаю, России даже пришлось брать кредит у Всемирного банка на ликвидацию последствий. Это помогло?

— Да, нашей стране выделили кредит порядка $100 млн. Взяли его, по сути, по настоянию Всемирного банка, потому что у всех уже было понимание международного масштаба катастрофы. С одной стороны, кредит способствовал тому, чтобы начались полномасштабные и активные работы. Но было поставлено жёсткое условие, что осваивать эти деньги должны западные компании, которые бы отчитывались перед кредитором. Через Колву и Печору нефть попала в океан. Течением её несло на запад, отмечались превышения по нефтепродуктам у берегов Норвегии, поэтому они забили тревогу и начали привлекать международные организации.

• © Роман Полшведкин

Гигантский ущерб

— Если брать район эпицентра разлива, какие там были последствия для местных жителей?

— Поначалу у людей была некая растерянность.

Разливы случались и раньше, но не такого масштаба. Нужно представлять, как это выглядело — по реке плыла нефть слоем до 6 см. Из-за ЧП пострадало не только рыболовство, но и кормовая база скота, загрязнились подземные воды, был нанесён удар по перелётным птицам, которые гнездятся на болотах, а к нам прилетают птицы из Африки, с Ближнего Востока, в том числе краснокнижные.

У нас же в регионе крупнейшие водно-болотные угодья на всей территории Европы. Ущерб только водным объектам составлял 311 млрд тех рублей. А если учитывать, что изначально объёмы разлива были сильно занижены, то можно себе представить, что реальный ущерб в десятки раз больше.

— Виновника аварии, компанию «Коминефть», как-то наказали?

— Помимо взыскания ущерба, компании выписали штраф примерно в $600 тыс. Были заведены уголовные дела, в том числе и на руководство компании, среди прочего и за непринятие мер. К сожалению, тогда не было в УК статьи за сокрытие информации о таких происшествиях, где-то год назад она у нас появилась. Но те уголовные дела не нашли своего финала, ну а руководство компании вместе с активами вскоре уехало за границу, где успешно проживало.

• © Роман Полшведкин

— То есть за такой беспрецедентный разлив нефти вообще никто не был осуждён?

— Да, сроков никто не получил, всё как-то спустили на тормозах.

— Что стало с самой компанией «Коминефть»?

— Они не сразу, но обанкротились и вошли сначала в компанию КомиТЭК, которая, в свою очередь, влилась в ЛУКОЙЛ.

— Собрать вручную такое количество нефти было нереально, и процесс растянулся на годы. Какие технологии применялись для очистки территории?

— В декабре 1996 года я вернулся из армии. К этому периоду совместно со специалистами Института биологии уже был проект по очистке загрязнений путём внесения микробиологических препаратов, которые вызывали деструкцию углеводородов. Эти препараты выделялись из местной микрофлоры, то есть эти микробы живут в природной среде. Мы их оттуда выделяли, размножали в большом количестве и потом использовали как препарат на участках загрязнения. И такие препараты успешно применяются до сих пор. Поэтому к лету 1997 года мы приготовились нормально, за зиму производили этот препарат. Ну а со сходом снега я уже выехал туда и работал на двух участках.

• © Роман Полшведкин

— Как в целом был организован процесс уборки?

— Весь этот нефтеразлив был поделён на участки, на разных участках работали разные компании и обкатывались разные технологии. Тогда мы два больших участка рекультивировали именно с помощью этой технологии. И она показала свою высокую эффективность — буквально за два года от загрязнения ничего не осталось. А через три на этом месте уже была трава. 

— Какие ещё технологии отрабатывались?

— Были траншеи и драгирование, это технические методы. Был прямой сбор нефти и перемешивание. На этой аварии в целом было изобретено и внедрено множество разных новых технологий в плане уборки нефти, по переработке нефтезагрязнённого грунта, а также по локализации нефти и уборке её на воде. Были внедрены новые нефтеловушки и гидрозатворы, которые бы позволяли сдерживать эту нефть на дамбе, пропуская нижнюю чистую воду.

— Как повлияло на ситуацию то, что через несколько лет в регион пришёл ЛУКОЙЛ, поглотивший «Коминефть»?

— Конечно, со средствами на ликвидацию последствий аварии стало лучше, ведь конец 1990-х — это очень сложные годы в истории страны. Как и везде, были задержки по зарплате, сами товарно-денежные отношения были другими, применялся бартер, чеки, которые выдавало то или иное предприятие, которые можно было отоварить в магазине, и так далее. Народ массово уезжал. Для примера: моя мама продала двухкомнатную квартиру в Усинске в июле 1999 года за 19 тыс. рублей — это цена двух цветных телевизоров. Настолько жильё обесценилось. А вот в сентябре 1999 года, когда пришёл ЛУКОЙЛ и заявил, что будет активно вкладывать в месторождения и город, ситуация изменилась кардинально. В городе появились деньги — и цены на жильё сразу взлетели, так что мы тут немного промахнулись. Поэтому можно сказать, что и до прихода этой компании работы шли, просто не с такой интенсивностью и не в таких объёмах.

— Когда удалось окончательно ликвидировать все последствия ЧП? 

— Примерно к 2010 году. К этому моменту никаких следов уже не осталось. Я в 2015 году был на этих загрязнённых участках, нередко летаю по этим месторождениям на вертолёте и могу сказать, что даже от тех временных дорог, проложенных после разлива, следов уже никаких нет.

Кстати, я давно заметил, что самая вкусная морошка растёт на местах старых нефтяных разливов. Она попахивает немного углеводородами, но крупная.

• © Роман Полшведкин

Работа над ошибками

— Можно ли сказать, что катастрофы подобного масштаба в Коми уже не произойдёт?

— Думаю, можно. Изношенные трубопроводы меняются с хорошей интенсивностью. За эти годы появились новые методы диагностики в части предотвращения таких ситуаций. И сами трубы появились в полимерном исполнении, которые не подвержены коррозии. Но тем не менее такие аварии случаются.

В год мы фиксируем 13—15 случаев, которые проходят у нас официально. Но если понимать, что 60—70% всё равно скрываются, то понятно, что таких случаев больше. Но мы и научились реагировать на них совсем иначе.

Появились аварийно-спасательные формирования, введены новые установки по переработке нефтешлама, научились его утилизировать. Научились реагировать на аварии на воде. Построены и обслуживаются гидротехнические сооружения на ручьях и малых реках, которые защищают от загрязнения реку Колва. Главное, что в регионе выстроена чёткая система мероприятий при аварийных ситуациях, когда нефть попала в воду.

— Что собой представляет эта система?

— Это трёхуровневая система защиты рек. Эта практика внесена в систему лучших муниципальных практик России как технология, позволяющая предотвратить загрязнение. Первым элементом защиты являются гидрозатворы на ручьях. Если нефть прошла дальше, задействуем второй уровень — систему улавливания нефти в устье этих ручьёв. Но если нефть всё же попала в большую реку, у нас есть система боновых заграждений из пяти каскадов, которая не позволяет нефти идти дальше.

• © Роман Полшведкин

— Как раз в середине октября наделала много шуму очередная авария на нефтепроводе, которая формально произошла на территории соседнего Ненецкого автономного округа (НАО), но нефть попала в Колву, и основная нагрузка по ликвидация последствий, как я понимаю, легла в основном на ваш регион.

— Там произошла утечка из трубы, которая была уже выведена из эксплуатации. После того как нефть попала в реку (хотя компания оперативно приняла защитные меры, река административных границ не знает) загрязнение всё же дошло до нас. На Колве уже было развёрнуто четыре рубежа боновых заграждений. Мы в аварийном порядке на всякий случай развернули дополнительный пятый рубеж, чтобы нефтяная плёнка не дошла до населённых пунктов. Из-за быстрого течения и холодной погоды не все рубежи выдерживали, поэтому приходилось придумывать, как сдержать эту плёнку. Но в итоге все эти усилия позволили нам плёнку удержать.

«Нужен план ликвидаций ЧС на всю Арктику»

— Про ЧП очень много информации в СМИ, была быстрая реакция из Москвы, да и чиновники активно работали — из-за этой аварии и вашей занятости наше интервью пришлось неоднократно переносить. Изменения в подходах по сравнению с 1994 годом налицо, а у нефтекомпаний подход к таким ЧС как-то поменялся?

— Конечно. Бизнес стал формировать свой аварийный резерв в достаточном количестве. Сейчас есть обязательные требования ко всем компаниям, которые используют нефть или нефтепродукты, даже к котельным, иметь план ликвидации разливов нефти и соответствующие контракты с аварийно-спасательными формированиями. В плане прописано, кто и как должен действовать, расписаны возможные сценарии разливов в зависимости от рельефа и погодных условий. Есть такой план общий и на республику в целом.

Но я на всех форумных площадках говорю, что нужно иметь план аварийных разливов в целом на Арктику, межсубъектовые, а не только для каждого отдельного региона. Потому что природа не знает административных границ, одна и та же река течёт в разных регионах. Чтобы наши коллеги в том же НАО понимали, как действовать с учётом того, что и ниже есть рубежи. И чтобы точно знать, где у нас какие силы и средства, где у нас располагаются защитные сооружения, где, кто и за какое время сможет среагировать на аварийную ситуацию. Вот к этому надо рано или поздно прийти.

Нужна и кооперация коммерческих структур, которые работают, допустим, на одной территории, но на разных месторождениях, у них должен быть создан свой резерв всего необходимого при ЧП.

• © Роман Полшведкин

— То есть сознание поменялось и нефтяники уже не пытаются замалчивать ситуацию в случае ЧП?

— Открытости, как всегда, не хватает, но изменения есть, компании научились оперативно реагировать, убирать нефть, рекультивировать загрязнённый грунт, использовать современные технологии. Можно сказать, что бизнес стал более экологически ответственным.

«Власть не только контролирует, но и координирует»

— Сейчас можно заметить, что власть вообще повсеместно особенно жёстко и быстро реагирует на такие происшествия.

— Работа госорганов, если сравнивать с 1993 годом, претерпела серьёзные изменения. Во-первых, появились новые законы, инструкции, регламенты и нормативы, причём часть корректив была сделана именно из-за аварии в 1994 году.

Сегодня властные структуры, например моё министерство, выполняют и контролирующую роль, и координирующую. Есть чёткая система наказаний за такие правонарушения в виде наложения штрафов и расчёта ущерба. Мы научились быть юридически грамотными и отстаивать свои права в судах, хотя всегда было так, что юридические службы коммерческих компаний сильнее, чем у государства.

Сегодня у нас в регионе порядка 13 дел, связанных с загрязнением земель лесного фонда нефтепродуктами, находится в производстве в судах региона, там очень серьёзные суммы. Не буду говорить о конкретных компаниях и цифрах, но речь идёт о миллиардах рублей.

— Что думаете об ответственности за подобные происшествия? Нужно ли её ужесточать или достаточно имеющихся санкций, которые стоит просто эффективнее применять?

— Я всегда считал, что ответственность за экологические преступления надо ужесточать. Это в первую очередь преступление против будущих поколений. Тут дело даже не в посадках, хотя уголовная ответственность должна быть. Необходим целый комплекс мер. Нужно и штрафы увеличивать, и внедрять институт экологического страхования, должны быть созданы резервные или так называемые ликвидационные фонды, куда бы компании регулярно отчисляли какие-то средства и откуда в случае чего можно было бы привлечь средства на ликвидацию последствий аварии или срочную замену инфраструктуры. То есть речь не идёт только о репрессивных мерах, нужны и превентивные.

• © Роман Полшведкин

— Экологическое страхование кажется вполне здравым предложением.

— Эти идеи обсуждаются давно, но пока это никак не двигается. Раньше существовала система экологических фондов, если не ошибаюсь, где-то до 2004 года, когда штрафы за загрязнение и ущерб поступали в специальный фонд. Он был трёхуровневый — муниципальный, региональный и федеральный, — и деньги туда шли в определённом соотношении. На эти средства осуществлялись различные экологические мероприятия, в том числе оттуда брались деньги на ликвидацию последствий ЧП. В Коми мы активно пользовались этим инструментом, даже различные свалки ликвидировали за счёт этих средств. Но в связи с принятием нового бюджетного кодекса эта система исчезла.

«Отставки не боюсь»

— У вас довольно жёсткая позиция касательно экологической безопасности — судитесь с нефтяными гигантами, но при этом работаете министром уже давно, с 2014 года...

— За эти годы были разные ситуации. Моё министерство пытались объединить с Министерством промышленности, пришлось на какое-то время уйти в отставку. Я тогда сразу сказал, что из этой идеи ничего не выйдет: тут заложен прямой конфликт интересов, потому что у них задача любым способом развивать промышленность, а у нас — надзирать и контролировать её. В итоге оказался прав — через год губернатор отменил своё решение.

Не исключаю, что в перспективе может случиться и следующая моя отставка, потому что моя позиция действительно далеко не всем представителям крупного бизнеса нравится, да и губернатор у нас новый. Я отношусь к этому абсолютно спокойно, потрясений не боюсь — это всего лишь работа. Я всегда говорил, что всё равно из республики никуда не уеду, просто буду работать в отрасли уже в каком-то другом качестве.