«Страх — это физиология, трусость — это уже нравственность»: боец с позывным Фрейд рассказал о психологии в окопе

Фрейд принял решение идти на фронт, когда был на психологическом семинаре в Крыму, летом 2022-го. «Моя семья отдыхала, а я в это время работал, — рассказывает собеседник RT. — Недалеко от Фиолента по дороге шла колонна нашей военной техники, и отдыхающие были не очень довольны: мешают, шумно едут. Меня это отношение поразило. Я вышел из машины, поприветствовал ребят, и вот тогда у меня появилась мысль участвовать в СВО».

Под критерии Минобороны на тот момент Фрейд не подходил в силу возраста: ему было 49 лет. А вот в «Вагнер» его взяли. Он был начальником штаба батальона, набранного из заключённых. Уже тогда собеседник RT сделал ряд наблюдений. «Когда у меня первый товарищ погиб, об этом даже никто в подразделении и слова не сказал, — вспоминает Фрейд. — Он был, как и я, из числа добровольцев... Как будто ничего не произошло. Всё это было для меня шоком. Я сам там отсчитывал девять дней, 40 дней, вспоминаю его в определённые даты».

Два с лишним года боевых действий для Фрейда стали временем изучения и себя, и других в экстремальных условиях. «На данный момент я остался один из своего расчёта: мы в таком составе проработали около года. Сейчас все мои товарищи с ранениями разной степени тяжести в госпиталях, — рассказывает он. — Мой заместитель, его позывной Бузмак, с серьёзной контузией в госпитале Вишневского. Ранение в области печени, два осколка, раздроблен локтевой сустав... Второй тоже тяжёлый».

По словам Фрейда, то, с чем сталкиваются неподготовленные с точки зрения психологии бойцы, настигло его только сейчас: «Мне снятся повторяющиеся сны: бои, где я пытаюсь сделать то, что не успел, исправить. Это внутренние мои терзания, которые ушли в подсознание».

Под командованием Фрейда в миномётном расчёте были бойцы старше 40 лет, и возраст наложил отпечаток на их действия и реакции, отмечает собеседник RT.

«Это люди устоявшиеся, работа у нас не импульсивная, мы должны уметь и терпеть, и ждать, — поясняет он. — Я сразу исключил из своего подразделения молодых: у них часто пяточки горят, им нужно сбегать проверить, посмотреть, а это может выдать нашу позицию, и мы все пострадаем. У молодых отвага есть и нет опыта, то есть он не станет перебирать проверенные варианты, будет считать, что справится в любом случае».

Он приводит пример бойца из соседнего подразделения: «На Курском направлении молодой парень в одиночку ушёл на опасную задачу и выбрался живым. Сразу второй раз сходил — так же. Я говорю его командирам: не отправляйте снова, он уже слишком уверен в своих силах. Его нельзя одного посылать, только с кем-то. И вот в третий раз он ушёл с одним парнем, тоже молодым, и их стрелковым огнём погасили. Когда он не вернулся, мы подняли «птицу», по сигнатурам увидели, что тёплый, но без движения. Решили, что погиб. Оказалось, что притворился, ведь неизвестно, свой дрон или чужой над ним завис. Парень смог доползти до точки, где его эвакуировали. Я сейчас понимаю, что было бы правильно дать ему другую задачу или послать не его. Чтобы у бойца была возможность вернуться в состояние, где он не на адреналине. Но в реальных условиях у командира часто просто нет кого-то на замену».

Нацист и Гитлер на службе ВСУ

На фронте проявляются и худшие качества в людях, в том числе жестокость. И это слышно по радиоперехватам переговоров противника: «Как только кто-то из наших ранен, у противника возникает драйв, он активизируется. Мы слышим, что они выделяют силы, двигаются, чтобы уничтожить, добить. Это у них там не то чтобы мания, но, так скажем, они от этого испытывают определённое наслаждение. Есть позывные, которые мы слышим постоянно, это как раз те, кто ожесточённо преследует, добивает раненых. Позывные у них интересные: Нацист, Гитлер...»

Отмечает Фрейд и лексику, которую используют вэсэушники: «Украинцы по связи кричат: «Убивайте! Убивайте!» Вы наверняка замечали, что опытные спецназовцы, например «Альфа», никогда не говорят «убили», используют «ликвидировали», «уничтожили», «нейтрализовали». Это не даёт внутри переступить грань».

История парня, который пострадал при выполнении третьей подряд задачи, позволила Фрейду больше понять про то, как работает человеческий страх и как он притупляется. «Вообще бояться необходимо. Потому что ладно, когда человек один не боится и от него ничего не зависит. Другое дело, когда он находится в какой-то группе и от него зависят другие. Страх — это физиология, а трусость — это уже нравственность. Когда чувствуешь страх, есть два варианта: перешагнуть его или замереть. Я такое видел. Шли по лесополке, от деревьев там остались пеньки, а всё остальное — неровности от миномётов и орудий крупного калибра. Стреляют, и это страшно. Одного парня ранило, а бой продолжался. Он говорит: «Я полежу пока». Ему кричат: «Нельзя!» Из шока его вывел товарищ: стрельнул у него над головой из автомата, по щекам отхлестал. И вытащил оттуда. Я уверен, что это спасло ему жизнь».

• © Фото из личного архива

Фрейд и сам не раз оказывался в ситуациях, где страх мог парализовать. Один из таких случаев произошёл на понтонной переправе, когда квадроцикл, на котором он ехал с бойцами, забуксовал, и за ними скопилась очередь из таких же квадроциклов. «И я вижу четыре FPV, которые жужжат страшным образом и сейчас нас поразят, — вспоминает Фрейд. — У меня инстинкт самосохранения сработал. Я приготовился к тому, чтобы, если начнут пикировать, сделать какую-то попытку спасти себя. То есть не просто так безвольно встретить, а хотя бы попробовать его подстрелить. Внутри такое состояние пустоты и отстранённости. Вообще, сложилось ощущение, что дрон — это продолжение того бойца, который сидит и через него смотрит... В тот раз «птицы» не сбросили — улетели дальше на другую задачу. И вот потом, когда ко мне пришло осознание, я почувствовал страх. В руках трясучка, отошёл в сторону, чтобы никто меня в этот момент не видел».

«Высокие риски и высокий адреналин»

Проблемы со сном, вспышки агрессии, навязчивые мысли и флешбэки — самые явные признаки посттравматического стрессового расстройства (ПТСР) у военных, но, как отмечает Фрейд, отнюдь не все участники СВО с этим сталкиваются. «У некоторых хорошо работают защитные механизмы психики, — поясняет Фрейд, — и психологической травмы не происходит. Я бы рекомендовал психологам, которые ушли на фронт, как это сделал я, с бойцами разговаривать, это может помочь прямо там. Первая категория, у кого точно будет ПТСР, — это штурмовики. У них высокие риски и высокий адреналин. Они на него подсаживаются, а потом достаточно тяжело с него соскочить. То есть они либо погибают, либо у них формируются серьёзные травмы. Из штурмовой роты в помощи психолога нуждаются человек 40—60 точно. И вторая категория — командиры: им длительная реабилитация просто показана. За каждый свой приказ они несут ответственность не условную, а моральную. Они отправляют ребят на задание, а вернуться могут не все».

На фронте у мужчин одни причины для ПТСР, а у их жён дома — другие, добавляет собеседник RT: это ожидание, позвонит или не позвонит с передовой, жив ли. Сложнее всего семьям, в которых не поняли или не поддержали решение мужчины уйти на фронт. Жена Фрейда его решение приняла.

«Я вас удивлю, наверное, но я домой не звоню. Максимум могу сообщение отправить, — делится он. — Когда был в «Вагнере» и у меня погиб товарищ, я решил домой позвонить. Жена мне рассказывала о каких-то земных вещах, может, старалась меня из этого состояния вытащить, но я не того хотел. У меня даже сначала обида поднялась на неё, а потом я подумал: ну не может она меня понять, потому что она просто этого всего не видела. И не нужно. Надо было мне просто в поле выйти и проораться».

По мнению Фрейда, самой эффективной психотерапией для участников СВО будет групповая: «И специалист, который будет эту группу вести, должен понимать, что на фронте происходит. Иначе это будет разговор сытого с голодным. У меня уже есть кое-какие наработки на будущее».