«Такой ад, что вспомнить страшно»: почему сельские дети вместо кабинета логопеда попадают в школы для умственно отсталых

В восемь лет Саня не говорит. Всё слышит, понимает, но вместо речи — нечленораздельное мычание. В родной деревне слывёт дурачком. В школу, понятно, не ходит — кто ж такого обучит?

Но вот однажды занесло в ту глушь доктора Ивана Ивановича: «Лентяй ты, вот что! Ну, повторяй за мной…»

Доктор заставил Саньку произносить отдельные звуки, а дальше соединять их в слова.

Мальчик начинает говорить, с каждым днём всё лучше. Проходят годы, Саня становится лётчиком, капитаном Григорьевым…

Эта история из «Двух капитанов» Вениамина Каверина. Она относится к началу XX века, ещё царским временам. Сто лет прошло, но ничего не изменилось. Если сегодня в глубинке рождается ребёнок с нарушениями речи, то он в половине случаев так и останется деревенским дурачком — без образования и будущего. Профессионального логопеда-дефектолога привести в деревню может лишь чудо.

По данным Всемирной организации здравоохранения, около 30% детей до семи лет имеют задержку речевого развития. У части из них — тяжёлые нарушения речи: ребёнка в лучшем случае понимают лишь родители. В России сегодня 435 тысяч таких детей — это львиная доля (58%) от всех несовершеннолетних с ограниченными возможностями здоровья. И каждый год их становится всё больше.

Причины — плохая экологическая ситуация и, как ни странно, развитие медицины. Тут и спасение плода и новорождённого с диагнозами, которые прежде считались безнадёжными. И новый уровень диагностики: раньше в проблемах речи чаще видели психические отклонения.

Проблемы с речью могут быть последствиями неврологических заболеваний, родовой травмы, перенесённых в младенчестве операций, неправильного формирования языка у ребёнка.

История девочки Ани

Всё началось буквально как у Каверина. Когда Ане из села Чумай было шесть лет, её заметила Мария Головина. Уроженка Чумая, Мария — профессиональный логопед-дефектолог, много работала в Кемерове (от села до областного центра 190 километров) и в других городах. А пять лет назад приехала на лето в родительский дом.

«Мы познакомились на огороде, — вспоминает Мария. — Её отец привёз нам навоз. На телеге с лошадью. Пока сгружал, разбрасывал, ребёнок ходил за ним неотрывно. Спросила, как её зовут. Девочка ответила, но очень тихо. Потом ещё что-то спросила, она ответила совсем невнятно. Я поняла, что у неё явные проблемы с речью».

• У детей с нарушениями речи есть совсем немного времени для коррекции. Мария Головина попробовала помочь детям на волонтёрских началах
• © Александр Шеметов/RT

Отец Ани и сам говорил очень плохо — сильно заикался. Выяснилось, что из-за этого его в детстве отправили в местную школу для умственно отсталых. «Вот и Анютку так же отправят», — обречённо констатировал отец. Затруднения речи у девочки были и правда столь тяжёлыми, что в первом классе обычной школы она бы учиться не смогла.

«Меня это зацепило, я почувствовала боль этого ребёнка. И я сказала отцу, что буду приезжать в Чумай и бесплатно заниматься с Аней», — рассказывает Мария.

Занятия дали плоды — к началу учебного года Аня уже начала говорить и пошла в первый класс в обычную школу. 

История мальчика Вани

Ване Пичугину из Чумая 11 лет. До пяти он вообще не говорил. Сейчас Ваня ходит в пятый класс местной школы. Говорит очень тихо, но вполне понятно. «Ваня Писюгин», — представляется он. Ч — одна из букв, с которыми по-прежнему проблемы.

«Они ведь как произносят, так и пишут», — объясняют педагоги.

Даю Ване лист и прошу написать «Чумай».  

«Сумай», — произносит Ваня. Но пишет верно, через букву Ч.

Просто знакомое слово. Тогда прошу написать «Челябинск». На бумаге появляется «Селябинск».

• Иван Пичугин занимается с логопедом Марией Головиной
• © Алексей Боярский/RT

Очевидно, что без коррекции Ваня никогда не получит по русскому больше тройки, а иностранный язык — вообще недостижим. Да и освоение материала по остальным предметам детям с подобными фонетическими проблемами даётся сложнее.

Тем не менее Ваня, скорее всего, закончит школу, сможет полноценно работать. Конечно, не станет диктором на ТВ. Но если бы не своевременная коррекция (занятия с логопедом), мальчик бы попал в интернат для умственно отсталых. 

История мальчика Валеры

«Мы договорились с директором местной школы, и она взяла моего Валеру в 1-й класс, — вспоминает Алла Васькина из села Окунёво Промышленновского района. — Мы проучились полгода. Педагог сказала, что не может с ним заниматься из-за речи. Нам пришлось уйти».

Учительницу понять можно: в девять лет Валерий Васькин не говорил вообще. И одна она была бессильна.

А дальше Валеру и его маму ждал «такой ад, что вспоминать страшно». Алла поставила цель — попасть в школу-интернат для детей с тяжёлыми нарушениями речи. Это единственное место, где сыну могли бы помочь специалисты. Школа №22 находится в Кемерове, в 100 километрах от села Окунёво.

«Чтобы попасть в этот речевой интернат, мы трижды лежали в психушке», — рассказывает Алла.

Дело в том, что просто так прийти в спецшколу нельзя. Должна быть рекомендация педагогической медико-психологической комиссии. Валеру направляли в школу коррекции 8-го типа. То есть в заведение для умственно отсталых. А нужно было направление в школу 5-го типа — для тех, у кого проблемы с речью. Эту классификацию недавно отменили, но чиновники от педагогики пользуются ей по инерции. Комиссия принимает решение на основании заключения психиатров. Чтобы доказать, что проблемы лишь речевые, а интеллект сохранён, приходилось Валере снова обследоваться в психушке. И с третьего раза мама Алла смогла одолеть странную систему — «маршрут» в заведение для умственно отсталых выдают, похоже, только потому, что в районе нет школы для «речевиков». Зато абсолютно в каждом районе есть школа для умственно отсталых, а то и не одна. Казалось бы — вот он, последний бюрократический рубеж: получить направление из департамента образования. Но нет! Чиновники отказывают: у Аллы и её сына нет постоянной регистрации в Кемерове.

• Занятия в школе-интернате для детей с нарушениями речи
• © Алексей Боярский/RT

«Мы пришли к директору школы, уточнили — места есть. Снова пошли в департамент, там снова отказали, — вспоминает свои мытарства Алла. — Вышла из кабинета и заплакала. Вдруг подошёл мужчина, спросил, что случилось. Попросил подождать маленечко. Потом снова пригласили в кабинет. И наконец дали направление. Как зовут того мужчину, даже не знаю. Мне потом сказали, что это был какой-то областной депутат. Спасибо ему большое!»

Валера учится хорошо. Говорит, правда, пока ещё не очень. Но прогресс точно есть. А главное — есть будущее. 

«Она могла бы учиться в обычной школе»

Судьба девочки Ани, которой помогла логопед Мария, вскоре сделала ещё один драматичный зигзаг. Аня всё-таки оказалась в школе для умственно отсталых. У родителей девочки, в отличие от мамы Валеры, не хватило сил и желания спасать ребёнка.

• Наглядные пособия в школе-интернате для детей с нарушениями речи
• © Александр Шеметов/RT

«Родители развелись, мама пьёт. Кстати, тоже наша выпускница. Да-да, они находят друг друга», — печально резюмировали в школе-интернате для умственно отсталых в Верх-Чебуле.

То, что девочка как-то заговорила, — этого мало. Необходимо было продолжать занятия с логопедом, добиться индивидуальной программы с учётом ограниченных возможностей. Если этим не озаботиться, ребёнок элементарно не успевает усвоить материал первого класса. Дальше — второй год или, что куда вероятнее, перевод в школу 8-го типа.

Я смотрел на учеников этой спецшколы и думал: дети как дети. Живые лица, глаза. Желание жить. Но будущего у них нет. После окончания школы 8-го типа выдаётся свидетельство об обучении, но не об образовании.

Дальше — примитивная профессия в специальном училище. Штукатур или швея будут вершиной карьеры. Любая работа, где требуется хотя бы среднее образование, окажется недоступной. Даже водительские права при тех диагнозах, с которыми сюда многие попадают, тоже не светят. Кстати, потому-то папа Ани и возил навоз на телеге, а не на машине.

• Воспитанники школы-интерната готовятся к 9 Мая
• © Алексей Боярский/RT

Но неужели все воспитанники этого интерната действительно умственно отсталые? Вот, скажем, Аня.

«Она могла бы учиться в обычной школе. На тройки смогла бы. Ну не мы же диагнозы ставим. К нам уже присылают с заключением», — разводят руками нынешние Анины педагоги.

«Никто никого в школу дураков не запихивает! — буквально кричали мне в областном департаменте образования, когда я рассказал историю Ани. — Комиссия только рекомендует, предлагает образовательный маршрут в соответствии с диагнозом, а решение принимает родитель».

А какое решение может принять родитель, если спецшкол для «речевиков» — единицы? Когда нет возможности возить в город на индивидуальные занятия? А главное — нет веры в то, что кто-то в принципе готов заниматься твоим ребёнком.

«Проблему своего ребёнка решать просто неинтересно»

Случай девочки Ани в практике логопеда Марии Головиной не единичный. Точно так же, безвозмездно, Мария вместе с психологом Ольгой Пенкиной в течение двух лет работала с детьми и родителями в Кемеровской области.

«У меня родилась идея проекта мобильной команды — ездить по сёлам, консультировать учителей и — особенно — родителей детей с нарушениями речи или психологическими проблемами, как добиваться помощи на месте», — рассказывает Мария Головина.

Проект поддержал благотворительный фонд «Нужна помощь». Результаты оказались неожиданными и даже ошеломительными. В первую очередь — для самой Марии.

«После тестирования ребёнка я консультировала родителей. Рассказывала, что нужно делать, куда обратиться, какие бумаги написать, собрать. Говорила, что помогу, подскажу на всех этапах. И… иногда видела, что родителям проблему своего ребёнка решать просто неинтересно, — рассказывает Головина. — Главный вывод: ответственные родители разберутся сами и без мобильной команды, а алкоголики всё равно ничего делать не станут».

«Сидят дома как необучаемые»

Слова Марии подтвердили мне и мама Вани, и родители Валеры.

«Когда мы добились зачисления в речевой интернат, ко мне подошли две мамочки из нашей деревни — у их детей те же проблемы. Спросили, как нам это удалось, — рассказывает Алла Васькина. — Объяснила, что надо полежать в психушке, обратиться в отдел образования и всё прочее. Они как услышали, так руки и опустили. Сейчас эти дети не говорят, сидят дома как вообще необучаемые — даже в школу 8-го типа не ходят. Оформили им инвалидность».

Многие, как Аня, отправились в школу для умственно отсталых.

По общим наблюдениям, только половина родителей на селе (в городе эта доля, кстати, может быть ненамного выше) реально борются за ребёнка, будь то «речевик», аутист и так далее.

Кстати, иногда для коррекции проблем с речью достаточно занятий с логопедом в дошкольном возрасте. Но единственный на весь Чебулинский район логопед работает в детсаду райцентра. Специалист так загружена, что просто физически не успевает заниматься даже с теми, кого ей привезут из села. Даже частно, за деньги. Не говоря уже о том, чтобы объезжать сёла.

Фантастический путь

Есть ещё один путь для детей с проблемами речи — фантастический (хотя он предусмотрен российским законодательством). О нём воодушевлённо рассказывали мне кемеровские чиновники. Речь идёт об инклюзивном образовании.

• Нарушения речи можно корректировать и в обычной школе с привлечением специалистов
• © Александр Шеметов/RT

Обычная школа обязана принять ребёнка с любыми ограниченными возможностями здоровья и создать ему условия для обучения. Составить индивидуальную программу. Если надо, обеспечить обучение на дому. Но главное — предоставить услуги профильных специалистов. Для «речевиков» — логопеда и психолога. Ставки для таких специалистов по штатному расписанию в школах есть, но живых людей — ни одного.

«Где же они их возьмут?» — спрашивал я у чиновников. Тут повисала неловкая пауза.

«Ну, заключат договор с логопедом из другого района. Отправят кого-то из педагогов–предметников на курсы логопедов (это, кстати, не курсы, а второе высшее образование, два года учиться. — RT). А деньги на всё это должен выделить муниципалитет», — фантазировали чиновники.

Директора школ, которым я потом это всё рассказывал, только усмехались. Ситуация патовая. Ребёнка они действительно примут. Но если в районе всего один логопед, то хоть заключи с ним договор, хоть геенной огненной грози — ничего не получится. И заставить предметника, даже если за его обучение заплатят, два года мотаться за 100—200 км в Кемерово в институт — тоже нереально.

Остаётся лишь возить ребёнка к логопеду за тридевять земель. Сидеть вместе на занятиях, чтобы потом дома самому с ним повторять упражнения. Получать консультации по Skype (это малоэффективно, но хоть как-то). Бороться за право ребёнка иметь будущее. И жить надеждой, что на вашем пути вдруг появится логопед-волонтёр или неравнодушный депутат, способный пробить бюрократическую стену.