Бросил вызов системе: участник засекреченного восстания на корабле «Сторожевой» рассказал RT о событиях 1975 года

Армия вместо тюрьмы

— Александр Николаевич, расскажите, где вы родились, как складывалась ваша жизнь до восстания на «Сторожевом».

— Я родился на Алтае, в Рубцовске, в 1955 году. В 16 лет мы переехали в Тольятти. В 1973 году пошёл в армию. Перед этим был неприятный эпизод: поймали на хищении с АвтоВАЗа, где я тогда работал.

— Как так вышло?

— Тогда все таскали с завода автозапчасти. Я работал уже в 16 лет, уходил на час раньше. У меня была компания парней постарше, и меня попросили там вынести кое-что. Ну вот поймали. Пока шло следствие, меня забрали в армию, и повестка в суд пришла уже туда. Командир части вызвал меня, мы поговорили, я сказал, что отпускать меня нежелательно, точно посадили бы. В итоге он пошёл навстречу, на суд я не поехал и получил по приговору год условно.

— Вас призвали на флот весной 1973-го — тогда срочную службу там проходили три года. Вы помните момент, когда впервые увидели Валерия Саблина?

— Да, как раз наша первая встреча хорошо врезалась в память. После учебки меня распределили в Балтийск — служить на «Сторожевом». У меня после года на АвтоВАЗе, где я успел проработать в вычислительном центре, была редкая на флоте квалификация специалиста вычислительной техники, и мне дали мичманскую должность. При распределении зашёл офицер, капитан 3-го ранга — как оказалось, наш замполит. Это и был Валерий Саблин.

Я прекрасно помню свои первые ощущения: он посмотрел на меня, и у него во взгляде столько света было, что я ни разу в жизни потом не встречал, чтобы у человека так по-доброму светились глаза.

Я тогда почувствовал: он очень порядочный человек. Подумалось, если такие офицеры есть на корабле, значит, всё будет нормально. Саблин в целом был очень обаятельным от природы и располагал к себе.

• Капитан 3-го ранга Валерий Саблин
• © Wikimedia Commons

— Как складывалась служба на «Сторожевом»?

— Хорошо. Я с юности мечтал о море, и всё это было очень интересно. У нас были заграничные походы. Помню, что первым был дружественный визит на празднование 25-летия ГДР.

— На берег сходить разрешалось?

— Гулять можно было только пятёрками в сопровождении мичмана, по одному не пускали. Такие групповые культпоходы. Потом был дальний поход: сначала в район Гибралтара, там месяц продежурили — и переход через Атлантику на Кубу. Это был где-то март 1975 года. Там мы провели месяц.

— Вы же на «Сторожевом» исполняли несколько функций: были киномехаником, библиотекарем и даже, если не ошибаюсь, заведовали ленинской комнатой.

— На самом деле основной моей задачей на судне была работа художника. Я до армии немного рисовал. Корабль же только вышел с завода, никакого оформления не было, никаких стендов с политинформацией — ничего. И я в итоге оформлял весь корабль.

— Раз вы отвечали за стенгазеты, да ещё и с политинформацией, наверняка не раз лично общались с Саблиным до восстания?

— Близко мы не общались, я работал в основном по ночам, когда он спал. Разговоры были служебные. Единственное, я просил его освободить меня от необходимости ходить на различные построения, смотры, учения, потому что это было постоянно, и тут либо работать, либо бегать. Он согласился и сделал так, чтобы меня не дёргали лишний раз.

Разговор в каюте

— Как я понимаю, выступление Саблина стало полной неожиданностью для экипажа и до этого он никак не выдавал своих взглядов?

— Ну если он, как оказалось, даже от своей семьи всё скрывал, то от нас и подавно.

— Но именно вас он первым посвятил в свой план. Расскажите, при каких обстоятельствах это произошло?

— Это было 5 ноября. За день до этого нам сообщили, что мы идём на морской парад в честь 7 ноября в Ригу. Кстати, почти всё вооружение с корабля было выгружено на берег — так делалось перед парадами, к тому же после него «Сторожевой» должен был идти на ремонт. Я сидел в каюте, тут раздаётся звонок — Саблин попросил к нему зайти поговорить. Я был уверен, что он хочет обсудить что-то по поводу предстоящего праздника и стенгазеты.

Я поднялся к нему, он предложил присесть и говорит: «У меня к тебе просьба. На корабле ходит много всяких разговоров про политику и вообще, не мог бы мне докладывать о них?» Ну то есть предложил стучать на сослуживцев.

— Неожиданно.

— Да, я тоже опешил от такого предложения. После двух лет службы он вроде должен уже был знать, что я на такое никогда не пойду. Я собрался уже было уходить, но тут он попросил подождать и признался, что это была просто небольшая проверка.

— То есть он не просто так вызвал именно вас — он полагал, что вы если и не поддержите, то по крайней мере его не сдадите. Но на всякий случай решил ещё раз проверить.

— Да. Я сел, и он стал говорить. Начал издалека — про то, что родился в семье военного, про своё детство, школу, как семья его жила, про веру в партию и правительство. Ну и дальше говорил про учёбу в училище, службу, отмечая эпизоды, когда встречались какие-то несправедливости. Рассказал, как после того, как с отличием окончил училище, он сам попросился на Северный флот. Рассказал о письме Хрущёву, в котором писал о том, что после войны в партию попало много нечестных и непорядочных людей, которые не понимают, что такое марксизм, коммунизм и вообще весьма далеки от этих понятий.

— Кажется, ничем хорошим для него это тогда не кончилось.

— Да, его вызвали в политотдел и напихали — мол, что ты тут пишешь такое, будто без тебя там не разберутся. Задержали присвоение очередного звания. Саблин продолжал служить, но, чтобы самому во всём разобраться, он, по его словам, решил поступить в Военно-политическую академию имени Ленина, которую также с отличием окончил в 1973 году. Ну и как раз после этого он получил распределение в Балтийск, замполитом на «Сторожевой». Саблин рассказывал, что, уже учась на последних курсах академии, он пришёл к мысли, что нужно что-то менять в стране, и не просто говорить об этом, а действовать.

Один против системы

— И для этого решил захватить военный корабль?

— Он хотел использовать его в качестве своеобразной трибуны, добившись доступа к телевидению, чтобы донести до широких масс свою программу.

Саблина возмущало двуличие существовавшей системы, когда слова сильно расходились с реальностью, он был против разросшегося и неэффективного партийного аппарата, считая, что он-то как раз и мешает людям нормально жить.

— Его план кажется невероятно наивным. Неужели он искренне верил в успех и не понимал, что его задумка обречена на провал?

— Сейчас об этом можно только гадать. Мне кажется, свой истинный замысел Саблин до конца так никому и не рассказал.

— Вообще по поводу мотивов Саблина сказано немало. Официальную версию советских властей о якобы имевшей место попытке сбежать в Швецию всерьёз уже не рассматривают, хотя до неё «Сторожевому» и правда оставалось чуть-чуть. Но при этом встречаются предположения, что вот этот истинный, чистый коммунизм, за который он так ратовал, Саблин просто мог использовать, чтобы найти сторонников среди членов экипажа. Вы думаете, он действительно был таким коммунистом-идеалистом?

— Я думаю, что если бы он тогда декларировал нам какие-то иные цели — сбежать на Запад — или в целом призывал бы, скажем, к какому-то капитализму, то совершенно точно никто из экипажа за ним бы не пошёл.

Тогда мне казалось всё довольно ясным. Ну что такого — подняться, выступить? Жизнь тогда ведь действительно многих задолбала. То есть материально было в принципе неплохо, но была везде тотальная показуха, лицемерие, разгильдяйство.

— А что конкретно предложил Саблин в ходе вашей беседы, о чём вы с ним договорились?

— Он озвучил свой план, согласно которому он соберёт личный состав на просмотр фильма «Броненосец Потёмкин».

Он сам выбрал именно этот фильм для показа, чтобы создать у матросов революционное настроение.

А офицеров и мичманов он хотел собрать в отдельной каюте на собрание и сделать там заявление. Он попросил меня подготовить первый пост у акустиков, куда планировалось изолировать капитана «Сторожевого» Анатолия Потульного. Он заранее купил шесть навесных замков, чтобы закрывать каюты с изолированной частью экипажа, и выдал мне один из них.

— Он был готов, что капитан судна и часть команды его не поддержат?

— Да, он признался, что вообще на офицеров рассчитывает мало и больше надеется на матросов, потому что им терять особо нечего. У офицеров же семьи, карьеры, и он понимал, что они его вряд ли поддержат.

— То есть, когда Саблин изложил свои намерения, сомнений, поддержать его или нет, у вас не было?

— Конечно, нет. В тот момент я был очень сильно потрясён его словами. Я совершенно не ожидал услышать нечто подобное. Когда вышел от него, меня увидел приятель Миша Буров и спросил, что со мной случилось. Хотя Саблин просил меня держать всё в тайне, но Мишке я всё рассказал. Он тоже был потрясён, сказал, что первый раз в жизни встречает человека, который готов на какие-то поступки.

• Александр Шеин с семьёй перед армией
• © Фото из личного архива Александра Шеина

— Почему Саблин не хотел, чтобы ещё кто-то знал? Захватить вдвоём огромный корабль с экипажем почти в 200 человек — весьма самоуверенно.

— Он не хотел никого больше посвящать, потому что не хотел, чтобы его потом обвинили в измене Родине, то есть чтобы не было какого-то предварительного заговора.

— Но вы, как я понимаю, не прислушались и поделились планами не только с Буровым.

— Так как я крутился среди матросов, то знал их настроения. В основной массе всем было до лампочки, и мне казалось, что для надёжности нужно как-то дополнительно подготовиться. По своей инициативе в разговоре с ребятами, с которыми я плотно общался, с такими же старослужащими, которые в случае чего могли бы воспользоваться своим авторитетом, я изложил этот план.

Мятеж и непредвиденные обстоятельства

— Итак, вечер 8 ноября. Поначалу всё шло по плану. Саблин под надуманным предлогом увлёк Потульного к акустикам и смог его заблокировать. В помещении капитана ждала записка, в которой Саблин объяснил, что происходит. А что он поручил вам?

— Охранять его. Саблин дал мне пистолет дежурного офицера — без патронов. Сказал, чтобы поугрожал, если что.

— Как прошли запланированные собрания с личным составом?

— На собрании мичманов и офицеров Саблин изложил свою программу, план действий. Там он дал возможность им тайно проголосовать — участвовать в его выступлении или отказаться. Никого насильно не принуждали ни к чему. Голосовали фишками от шашек: один цвет — за, другой — против.

— Как прошло голосование?

— Поначалу большинство было за него, особенно мичманы. Ну и часть офицеров тоже его поддержали тогда. Несогласных изолировали, как капитана. Потом он собрал весь личный состав и выступил примерно с той же речью уже перед ним.

— Расчёт Саблина на матросов оправдался?

— Да, почти все они его поддержали. Я думаю, тут сказалось определённое чувство сопричастности к чему-то большому, знаковому. Все же хотели изменений к лучшему, а ни к чему другому Саблин, в общем-то, и не призывал. После его речи у всех была без преувеличения настоящая эйфория. Но всё пошло не по плану, после того как с судна сбежал механик Фирсов.

— Как это произошло?

— Мы находились на рейде в реке Даугава. Он по канатам смог перебраться на якорную бочку, а оттуда — на стоявшую рядом подводную лодку. Там он сообщил о захвате, но никто ему не поверил, подумали, что сумасшедший. И он тогда в холодной воде поплыл к берегу.

— Почему подводники так недоверчиво отнеслись к его словам?

— Думаю, никто не хотел брать на себя ответственность, все же боятся каких-то экстренных ситуаций.

— Если бы не это бегство, то какой план был изначально?

— Он хотел утром 9 ноября выйти в море и добраться до нейтральных вод.

— И что дальше?

— Объявить корабль свободной, неподконтрольной СССР территорией и отправить соответствующее письмо в ООН. Конечный план был дойти до Ленинграда и встать на якорь у моста имени лейтенанта Шмидта (сейчас он переименован в Благовещенский). Так он это озвучил, а что на самом деле в голове у него было — судить трудно.

— Насколько я знаю, Саблин был поклонником лейтенанта Шмидта, поднявшего в 1905 году в ходе Севастопольского восстания мятеж на крейсере «Очаков».

— Да, для него Шмидт был настоящим героем, и это был именно символический жест. Ну и чтобы была некая аналогия с крейсером «Аврора».

— Вы тогда считали его требования выполнимыми? Всё-таки доступ к ТВ со своей политической программой в такой закрытой стране, как СССР, где линия партии не предполагала никаких отклонений, был очень серьёзным требованием.

— Мне, наоборот, казалось, что достаточно какого-то импульса — и без всякого кровопролития можно что-то изменить. Тогда же о том, о чём заявлял Саблин, говорили все на кухнях. Все видели, что политбюро это прогнило уже. В народе, как я вспоминаю, было именно такое ощущение. Мне кажется, в то время ещё можно было мирно в стране провести политические преобразования.

• СК «Сторожевой» 6 ноября 1975 года. Фотография сделана за сутки до мятежа на корабле
• © Avp1984 / Wikipedia

Погоня и подавление бунта

— Итак, вернёмся на «Сторожевой». После того как сбежавший механик доложил о случившемся, планы Саблина оказались скомканы. Пришлось глубокой ночью маневрировать и спешно выходить в море, пока была такая возможность. По тревоге подняли 668-й бомбардировочный авиаполк, сторожевые и пограничные корабли. Командование опасалось, что Саблин уйдёт в Швецию, и собиралось остановить его любой ценой. В итоге на «Сторожевой» сбросили бомбы...

— Я поднялся к Саблину на капитанский мостик, сказал ему, что матросы хотят открыть командира. Он сказал, что сейчас спустится. Но умирать ведь никто не хотел, и к этому времени Потульного уже освободили. Вооружившись пистолетом, он направился к Саблину. Самого момента, как Потульный его задерживал, я не видел — меня уже закрыли на одном из постов, поэтому обстоятельств того, как он Саблину прострелил ногу, не знаю.

— Получается, переломным моментом стал страх членов экипажа, которые с началом атаки вдруг осознали, что корабль могут потопить?

— Тут было несколько факторов. Ещё до самолётов нас догнали пограничные катера. По громкой связи с них требовали немедленно остановиться, говорили, что есть приказ потопить нас. Саблин в ответ объяснял, что хочет лишь обратиться к людям, добиться изменений внутри страны. Вообще, мы изначально не особо верили, что свои будут по нам стрелять, но когда прилетели самолёты...

Корабль в итоге остановил сам Потульный после нейтрализации Саблина. Когда меня уже арестовали, я слышал все эти взрывы бомб и снарядов, которые продолжали сыпаться на нас. Помню, что подумал тогда, что мы идём ко дну, и гадал, откроют меня или оставят умирать взаперти. Не очень приятный был момент.

Следствие

— В СМИ встречаются разные версии по поводу атаки на «Сторожевой». Известно, что военные лётчики долго не могли обнаружить вас, затем по ошибке едва не потопили советский сухогруз. Когда самолёты вас обнаружили, кто пишет, что бомбы попали в «Сторожевой», кто говорит, что Саблину с помощью манёвров удалось от них уклониться. Как это помните вы?

— Когда нас выводили и пересаживали на катер, я видел много пробоин в корпусе, в том числе довольно крупных, но из экипажа никто не пострадал.

— Куда вас доставили после задержания?

— Предполагаемых зачинщиков на катере отвезли в казарму где-то в Риге, а корабль отбуксировали.

— Изначально ведь подозрения легли не только на вас с Саблиным?

— Да, были задержаны человек 20, включая всех офицеров, которые поддержали его план, и ряд матросов.

• Александр Шеин с сослуживцами
• © Фото из личного архива Александра Шеина

— После подавления восстания команду полностью расформировали, а «Сторожевой» передислоцировали на Дальний Восток. Вы с Саблиным в Риге тоже не задержались.

— Нас отправили в Москву, в СИЗО КГБ «Лефортово».

— На вас в ходе следствия оказывалось физическое воздействие?

— Я не знаю, может, кого били, но меня никто не трогал. Там были молодые следователи советской закваски, что всё должно быть честно, по закону. Мне встречались именно такие ребята — порядочные, как мне казалось. В ходе следствия выясняли, кто какое участие принимал.

Я особо ничего не скрывал, единственное — несколько эпизодов с Саблиным немного сгладил, но никаких разногласий в наших показаниях не возникло.

— Саблин брал всю вину на себя?

— Да, он вёл себя достойно.

— Говорят, все, кроме вас, от него отреклись, поэтому вы один и пошли с ним под суд.

— Там было немного иначе. Когда предъявляли заключительное обвинение, меня вызвал мой следователь. Он сказал, чтобы я сейчас не спешил и хорошо подумал. Я, естественно, не признавал вину в госизмене, а тут он показывает мне показания Саблина. Причём не всё, часть закрывает. Из того, что я прочёл, следовало, что Саблин признавался, что нарушил присягу, не выполнил приказ, поднял корабль и так далее. А дальше, в закрытой следователем части показаний, как я позже выяснил, знакомясь с материалами дела, было сказано, что он не признаёт свою вину в измене Родине.

— Но тогда вы этого знать не могли.

— Ну да. Когда я прочитал, что он в том признаёт вину, в этом, то я подумал: раз уж сам Саблин даёт отмашку назад, чего я-то буду? В итоге признал себя виновным. Как только я это сделал, буквально через день-два всех остальных задержанных освободили. Кроме меня. И вот так я как бы стал пособником изменника Родины.

— Не жалеете, что подписали признание?

— Если бы я не подписал тогда, то, думаю, меня вполне могли расстрелять вместе с ним.

— Почему?

— На тот момент только я и Саблин не признавали себя виновными. Остальные признали вину. Я думаю, что если бы я и дальше упорствовал, то они из этой группы выбрали бы для суда ещё человек пять, которые бы на суде показали, что мы с Саблиным изменники, всё организовали, и тогда я бы уже пошёл не как пособник, а наравне с ним. Кстати, сам он думал, что в худшем случае получит 15 лет.

— А вы с ним это обсуждали?

— Ещё при первом разговоре он сказал, что в случае чего ему по закону должны дать только за нарушение воинской присяги. Потому что он же не шпион, не собирается бежать за границу.

Поэтому, по его словам, он и не хотел, чтобы всё выглядело как заговор. Я думаю, он до конца верил, что его осудят только за то, в чём он и признал вину. Но надеяться — это одно, а как там получилось...

Суд

— Помните, как проходил судебный процесс?

— Он длился недолго, в июле 1976 года. Судили нас в Военной коллеги ВС СССР, было, может быть, заседаний пять. Естественно, всё было полностью закрыто, никаких родственников и посторонних, только свидетели — члены экипажа. На суде Саблин неожиданно полностью признал вину. Я не берусь судить, что на него повлияло, — просто не знаю. Даже следователи не воспринимали всерьёз эти обвинения в измене: он был выпускник-отличник, имел награды, вся жизнь связана с флотом. В конце концов, хотел бы сбежать куда-то или угнать судно — это было бы намного проще на той же Кубе сделать.

— Помните день вынесения приговора?

— Конечно. Судьи очень долго находились в совещательной комнате. По гнетущей обстановке я сразу понял, каков будет результат. Мы не сидели, как сейчас, в «аквариумах», а находились как бы в зале, и не успели судьи зачитать сам приговор, Саблину надели наручники сзади.

Когда прозвучал вердикт, он сильно побледнел, и конвойные подхватили его под руки. Меня тут же увели и закрыли в боксе. Через стенку я слышал стоны и мычание Саблина. Позже я узнал, что в таких случаях им надевают на рот повязку, чтобы он ничего не мог сказать.

— Перед Саблиным суд вынес приговор и вам.

— Да, мне зачитали первому, дали восемь лет за измену Родине в форме пособничества.

— А вам после ареста вообще дали возможность хотя бы с родными увидеться?

— В ходе следствия никаких свиданий не давали, а вот после суда Саблину разрешили увидеться с женой, ну и мне — с матерью. Меня предупредили, что я ничего не должен рассказывать о деле, и всё это происходило в присутствии ещё одного следователя.

Тюрьма и воля

— Как и где вы отбывали свой срок?

— Мне дали два года тюрьмы и остальной срок — в колонии строгого режима. Больше пяти лет я просидел в «Лефортове», остаток досиживал в Кировской области.

— Чем занимались в заключении?

— Я просил дать мне какую-то работу, и меня определили в библиотеку, где переплетал книги. Библиотека там была очень богатая, было много конфискованных ещё в сталинское время книг, попадались экземпляры из личных библиотек. В этот период прочитал очень много — больше, чем за всю свою жизнь.

После окончания двухлетнего срока меня вызвали к начальнику тюрьмы, и он сказал, что есть предложение оставить меня в «Лефортове», переведя в хозобслугу. Я понял, что они хотели таким образом оставить меня под присмотром, чтобы дальше этих стен моя история никуда не расходилась. Мне поставили чёткое условие: чтобы я не говорил никому, за что сижу, ведь восстание на «Сторожевом» долгие годы было наглухо засекречено.

— Приняли предложение?

— Ну я подумал, что если буду упорствовать, то они меня загонят куда-нибудь за Можай, откуда не вернёшься, поэтому надо соглашаться. Я не спорил и не упирался. Режим был нормальный, чуть более лёгкий, чем у других. На ночь дверь в камеру не запиралась, и в принципе можно было перемещаться по блоку, был телевизор.

— Сейчас в «Лефортове» сидят люди непростые — и террористы, и подозреваемые в госизмене, и бывшие крупные чиновники или силовики. А тогда что за люди там были?

— В хозобслуге были люди случайные в основном. Я сидел в камере с парнем, у которого мать была директором «Детского мира». Что-то украл, его приняли и, чтобы как-то ему полегче было, отправили в хозобслугу.

Что касается персонажей посерьёзнее, то видел Степана Затикяна, который в 1977 году устроил теракт в московском метро. Помню, как его с подельником вели по коридору уже после того, как приговорили к расстрелу. А так особо я ни с кем не общался. Было понимание, что лучше лишний раз не откровенничать. Понятно, что там и стукачи были, не хотелось лишних проблем.

Познакомился там с одним художником, завязались приятельские отношения, и он давал уроки рисования.

— Сколько лет вы провели в «Лефортове»?

— Пять с половиной. Стало в какой-то момент тяжело, была депрессия, и я попросил начальника тюрьмы перевести меня в лагерь. Я ему прямо сказал, что уже крыша едет и лучше меня куда-то отправить. В итоге отправили в Кировскую область. Ещё в Москве напомнили о необходимости молчать обо всём, взамен пообещав, что после перевода мне помогут с лечением желудка. Определили меня художником в школу при лагере, чтобы и общался поменьше с кем-то, ну и условия там получше.

• Справка Александра Шеина об освобождении из мест лишения свободы
• © Фото из личного архива Александра Шеина

— Как сложилась ваша дальнейшая судьба после освобождения?

— Я отсидел целиком весь срок и вышел на свободу 9 ноября 1983 года. Ещё в колонии в школе я познакомился с женщиной, которая там работала учительницей. После моего освобождения она согласилась уехать со мной в Тольятти, где жили мои родители. В итоге совместная жизнь несколько не заладилась, но у нас родилась дочь. Сейчас мы в разводе, они переехали в Краснодарский край, но с дочерью у меня отношения хорошие.

— А с точки зрения работы как у вас всё складывалось? Не было проблем с трудоустройством после таких приключений?

— Надо хорошо знать систему КГБ. Когда моя мама летела встречать меня из Тольятти в Киров, с ней рядом в самолёте оказался режиссёр нашего местного театра и в беседе обмолвился, что им нужен художник. На обратном пути она мне про это рассказала. Когда я вернулся в Тольятти, меня вызвали в местное КГБ, поговорили, сказали искать работу. Я уже понял, что хотел быть ближе к культуре, и пошёл в этот театр, нашёл этого режиссёра. Только потом я уже понял, что в КГБ подстроили это знакомство в самолёте, чтобы я пошёл туда, куда им нужно.

— Сколько там проработали?

— Пару лет, потом ушёл, потом снова возвращался. В театре же платили мало, и, когда родился ребёнок, крутился, подрабатывал где мог. Когда жил в Краснодаре какое-то время, то работал сразу в двух театрах.

— Вам это нравилось вообще?

— Театр как таковой мне нравится, но после начала перестройки репертуар сильно опошлился, и по этой причине я ушёл. Интерес к работе пропал.

Без паспорта и пенсии

— Чем занимались потом?

— В основном трудился в строительстве, занимался отделкой. Творчества никакого, конечно, но жить надо было.

— Сейчас вам 65 лет, работаете или обходитесь пенсией?

— Два года назад попал в больницу с сердцем, врачи запретили поднимать тяжести, поэтому с тех пор никакой нормальной работы нет, с моим возрастом никуда не берут. Перебиваюсь случайными заработками. Пытался продавать свои картины на нашем местном Арбате, где собираются художники, — людям нравится, а денег лишних нет ни у кого. К тому же ещё коронавирус вмешался. Ну а пенсии никакой у меня нет и никогда не было. Инвалидность тоже не оформлена.

• Александр Шеин. 2020 год
• © Фото из личного архива Александра Шеина

— Как это?

— Не было возможности быстро её оформить, а потом срок выхода увеличили, и теперь только после 66 смогу.

— А что мешало оформить всё вовремя? Вы же уже пять лет как пенсионер.

— Я же живу со старым советским паспортом до сих пор. Как мне его выдали в 16 лет, так вот у меня и остаётся.

— Почему?

— Я считаю, что если меня уж не реабилитировали полностью, то должны были хотя бы извиниться. Мне в 1994 году Верховный суд снизил с восьми до пяти лет наказание, оставили только воинские преступления. А три года, получается, я просто так пересидел? Так что здесь вот этот мотив. Я как бы от государства отошёл — вы мне ничего, и я вам ничего.

— Но старый паспорт же недействителен давно. Как вы вообще живёте без документов?

— У меня есть военный билет, он как паспорт в принципе и вполне удостоверяет личность.

— Какие у вас планы сейчас?

— Я вообще не унываю, заканчиваю свои картины, рассчитываю, что одну из них купят за хорошие деньги. Надеюсь, в ближайшее время здоровье и ситуация в целом позволят переехать к дочке в Краснодар. Там, может, и займусь документами.

— С семьёй Саблина общались после освобождения?

— Да, у меня были хорошие отношения с его вдовой Ниной Михайловной, я рассказал ей всё, что знал. Мы виделись, когда я бывал в Ленинграде, всё время останавливался у них. Она работала в гардеробе в Эрмитаже. У Саблина же и отец был капитаном 1-го ранга, это династия, и сын его — во время восстания ему было 13 лет — тоже хотел изначально стать военным моряком, пойти по стопам отца, но после всего случившегося пришлось сменить сферу деятельности, и он стал зоологом.

— Если бы Саблину тогда дали 15 лет и он бы прожил все эти годы, кем бы он был сейчас со своими идеями, характером?

— Я думаю, что если он и при Брежневе выступал против коррупции, то сейчас тоже был бы на виду. Но он был слишком порядочный и честный человек, а таким во все времена непросто себя найти.

— Исключая выбранный Саблиным способ донесения своей позиции... Его же, по сути, осудили за то, к чему руководство страны само пришло через десять лет — за призыв к необходимости системных преобразований в стране, гласности.

— Совершенно верно. При этом, в отличие от номенклатуры, он не хотел ни власти, ни богатств, ни каких-то выгод себе, а мечтал лишь принести пользу своей стране и искал способ изменить её жизнь к лучшему. Это сейчас такое восстание невозможно представить — возможностей что-то сказать или сделать у людей масса, а тогда он просто не видел других способов добиться своих целей.

— Зная наперёд, как всё обернётся, вы бы тогда поступили иначе?

— Однозначно так же, характер у меня такой. Я был восхищён, что есть люди, которые могут открыто выражать всё это. В глубине души, может, и думал о том же самом, но выступить сам так публично боялся. Показуха в стране, в армии была ужасная. Стрельбы, учения — всё для галочки. На корабль приезжал министр обороны, и ему там втирали что-то.

Последнее слово Саблина

— Если вдруг представить, что страна тогда прислушалась к нему и внесла какие-то коррективы, как бы это повлияло на дальнейшую судьбу СССР?

 — Думаю, мы бы и сейчас жили в стране с таким названием. Он же решился на этот поступок, исходя не из каких-то своих собственных представлений. Такие у людей тогда были настроения: все понимали, что нужны перемены какие-то. Я читал в деле показания многих офицеров, с которыми он служил, и никто про него плохо не сказал.

— Вы наверняка слышали, что расстрельный приговор Саблину фактически вынес не суд, а политбюро ЦК КПСС. Согласно рассекреченным документам из так называемой Особой папки, руководители страны в худших традициях сталинской эпохи сообща решили, что в ходе мятежа имела место именно измена Родине. Своим голосованием они предопределили его участь.

— Да, было такое заседание. Приговор Саблину фактически вынесли именно там. На суде всё формально было. Видно по людям, когда хотят разобраться, понять истину. А у нас просто зачитывали всё по бумажке.

• Капитан 3-го ранга Валерий Саблин
• РИА Новости

— Ни у кого, кто писал о Саблине, я не видел информации, что он сказал в своём последнем слове. Ведь фактически тогда он получил долгожданную возможность, пусть и формальную, конечно, обратиться через суд ко всему обществу. Кроме вас теперь, наверное, осталось мало живых свидетелей этой речи. Вы помните, о чём он тогда говорил?

— Да, это было 13 июля, в день вынесения приговора. Точные формулировки стёрлись из памяти. Он образно говорил, что из-за того, что он много времени отдавал учёбе и часто сталкивался с чем-то негативным в нашем обществе, пружина в его голове постепенно сжималась и в какой-то момент сорвалась и стала раскручиваться.

Он считал высшую меру сверхсуровым наказанием, говорил, что у него есть семья, несовершеннолетний сын, что он любит жизнь и мог бы ещё принести пользу людям. В самом конце добавил по поводу меня, что не стоит Шеина наказывать слишком строго, так как я вроде как был просто у него в подчинении.

Помню, когда после приговора нас привезли обратно в «Лефортово», разразилась страшная гроза, настоящий ураган. Сама атмосфера в тюрьме показалась чересчур гнетущей. Даже контролёры были напуганы таким решением суда. А про ту грозу на следующий день в газете написали, что последний раз такое явление наблюдалось в Москве столетие назад. Сокамерник мой тогда подметил, что вот, мол, даже природа воспротивилась такому концу.