Рядовой необученный
Время — колесница Джаггернаута, а пусть и Джаганнатхи — слепое, длящееся вечно и всегда, без прошлого и будущего, пребывающее в здесь и сейчас — неизменно.
Что было, то и будет, а то, чего не было вовсе, никогда не явится на свет. Всякому делу — свой исход, и свой предел всякому живому существу. Пройдёт и то, и это, и вновь всё вернётся на круги своя, стирая и память людей, и память камней. И воцарятся повсеместно извечная пустота и новая жизнь. И так — бесконечно.
Зачем же мы боремся? Ради чего разжигаем огонь внутренней веры? Негасимое пламя отчаянного сопротивления очевидному?
Да тут всё просто — к счастью ли, к сожалению.
Всё и всегда — ради Жизни.
Мяли танки тёплые хлеба,
И горела, как свеча, изба.
Не узнать его нельзя: это он, «непричёсанный господин» из парижского ресторана «Ротонда», близкий друг и закоренелый знакомец Аполлинера, Волошина, Толстого, Модильяни, Ларионова с Гончаровой, Пикассо, Матисса... Перечисляйте уже сами — никакой колонки на этакое не хватит.
Он же и в лихом испанском берете — республиканец, не сдавшийся, проклявший Франко. Собственно, и в пилотке красноармейской среди танкистов, артиллеристов, бурой от пахоты пехоты, среди «сталинских соколов», среди всего советского народа, в пекле Великой Войны — тоже он.
Илья Эренбург.
Получить от него личное письмо на фронте равно было благодарности Верховного главнокомандующего.
«Многие считали, что у них нет перспектив»: как франкисты захватили власть в Испании
Кто он такой — с достоверностью и посейчас не знают ни чёрт, ни силы небесные. Первому он не по зубам — едок, да так, что зубы, будь они хоть и стальные, в слизь разъедутся. Вторым и дела нет — он давно в их пределах, а там... Там со всяким делом рано или поздно всё одно — разберутся.
И вот была страшная осень. И было всё на кону. И кости трещали у молодого советского государства, и содрогался прочий, ещё сохранивший разум мир: а ну как не выдержат красные Иваны да Марьи? А ну как побегут?
И вот в ту страшную осень он писал. По две-три статьи в день (впрочем, всю войну так и писал — до самой Победы). И читали его до скрежета зубовного. И был он Левитаном в строчках. И некуда нам было отступать. Некуда. Хоть куда как велика матушка Россия...
«Против нас идут кавалеры черепа. От них веет могильным тленом. И вот один из этих служителей смерти говорит, что мы презираем жизнь. Слепец, он видел, как русские идут в бой, он видел, как русские не боятся огня, и он не понял одного: не жизнь мы презираем — смерть. И если будет нужно, каждый из нас примет смерть ради жизни, ради счастья наших детей, ради чести нашей земли.
23 сентября 1941 года».
Он был поистине страшен, точно бич божий. Разил без пощады, воинского звания не имея и лишь одним и владея в совершенстве — двуручным мечом советской пропаганды. И тогда получается, что верил он в светлые идеалы Страны Советов и вовсе не зря приходился другом самому Бухарину?
Идите вы к чёрту — к тому самому, у которого всё одно ничего не вышло... Он верил в Жизнь. А она бывает ой какая разная... Полжизни за границей, по римам-лондонам-парижам, а на войну явился. Как штык калёный.
«А это он от немцев бежал!» Ну вот и вы так прибегите, когда случай представится.
«Они говорят, что они исповедуют религию. У них написано на бляхах: «С нами Бог». Но этими бляхами они бьют по лицу агонизирующих пленных.
Культура для них — это автоматические ручки и безопасные бритвы. Автоматическими ручками они записывают, сколько девушек они изнасиловали. Безопасными бритвами они бреются. А потом опасными бритвами отрезают носы, уши и груди у своих жертв.
12 октября 1941 года».
Так-то если, то был он маршалом. От писательского фронта, хоть и называл сам себя «рядовым необученным». Маршалом без звания. Маршалом с орденами Ленина, личными благодарностями Сталина, крепким рукопожатием Симонова и чёрной завистью всяких разных, но не тех, что под огнём. Те, что под огнём были-шли, — они письма ему писали, и он им отвечал. Они танки в его честь называли, и он о них писал, снайперский счёт открывали под его фамилию, и он от их лица, их голосом говорил: «Убей немца!»
«Россия, вспугнутая с места, Россия, пошедшая по дорогам, страшнее России оседлой. Горе нашего народа обратится на врага.
Я ничего не хочу прикрашивать. Русские никогда не отличались аккуратностью и методичностью немцев. Но вот в эти грозные часы наши скорее бесшабашные, скорее беспечные люди сжимаются, закаляются.
25 октября 1941 года».
Его кляли после Победы: и за «убей» (уже после того, как нашли обугленного в ковре фюрера), и за «излишнюю мягкость» (было и такое, хоть и невозможно в этакое поверить), и за то, что тексты его бойцы учили чуть ли не наизусть. Кляли, да. А он всё трубочкой попыхивал. Такой уж был человек. Одно слово — военный корреспондент, хоть кол ему на голове теши. Гитлер его повесить так и не сумел, и сгорел где-то в Берлине отведённый в награду за Эренбургову голову мешок рейхсмарок, Сталин на Колыму не отправил, Хрущёв не разгрыз, Брежнев не прожевал, а потом он взял, Эренбург этот, да и умер.
Вот же...
Изворотливость какая неслыханная!..
«Мы истребим гитлеровцев. Мы отплатим немцам за все обиды, за всё горе. Они идут к нам с надеждой поживиться. Они считают города и десятины, копи и склады. Они не сочтут своих могил. Их самки требуют от самцов: «Пришли мне русскую шубёнку». Мы заставим этих самок проплакать свои глаза.
7 ноября 1941 года».
Ещё он писал стихи, числился поэтом Серебряного века, влюблялся невпопад, перечил вождю народов, очень много курил, смерти не боялся, внешность имел какую-то пыльную и сутулую и являлся рупором высших сил, между прочим, всесоюзного значения.
«Это было полгода тому назад. Всего полгода… Нам кажется, что это было сто лет тому назад: на войне день становится годом.
Вспомним — мы были тогда молодыми. Мы многого не понимали. У нас тогда были седые люди с детской душой. Теперь у нас и дети всё понимают. Мы выросли на сто лет. Ничто так не возвышает народ, как большое испытание. Нашу верность проверили калёным железом. Нашу гордость испытали танками и бомбами. Мы выкорчевали из сердец беспечность. Мы выжгли малодушие. Легко мы расстались с уютом и покоем. Шли месяцы. Враг продвигался вперёд. Жёстче становились глаза. Люди молчали. Но молча они думали об одном: мы выстоим!
Всё короче становились дни. Вот и новый солнцеворот. Самая длинная ночь в году покрыла снежные просторы. По белому снегу среди чёрной ночи идут наши бойцы. Они идут вперёд. Они преследуют отступающего врага. Мы выстояли.
23 декабря 1941 года».
Выстоим и мы.
Эренбурга — читайте.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.